Я шел беззвучно. В этом редком лесу, где почвы как таковой не было и под соснами и можжевельником белел лишь камень, местами присыпанный желтыми иглами, можно было не беспокоиться, что тебя вдруг выдаст треснувшая под ногой ветка. Тем не менее по мере приближения к лагерю я становился все более осторожным, все ниже склонялся к земле и к своей засаде приблизился уже ползком.
Анна была права. Если не считать двух сосен, ветви которых, как плечи богатырей, росли горизонтально в стороны и немного закрывали палатки, ничто больше не мешало наблюдению. Только я успел устроиться на каменном ложе, подперев подбородок кулаками, как на шоссе из-за поворота показался «Москвич», притормозил, прижался к бордюру и остановился. Клим неторопливо вышел из кабины, взял с сиденья ветровку, полиэтиленовый мешочек, захлопнул дверцу, закрыл ее на ключ. Посмотрел по сторонам, затем на часы, постучал ногой по колесам, несколько раз надавил рукой на багажник, и машина закачалась на рессорах. Последний гость прибыл.
Анна уже сидела у костра, подкидывая в него хворост. Князев что-то ремонтировал в страховочной обвязке у своей палатки, и красные отблески костра скупо освещали его лицо, наполовину скрытое черной бородой. Вот если о ком с полным основанием можно сказать, что чужая душа – потемки, так это о Князеве. О чем сейчас думает этот человек? Почему всех людей держит от себя на дистанции, никогда не идет на откровенность, не рассказывает о себе, не проявляет ни бурной радости, ни глубокого сожаления?
Вскоре я увидел, а точнее – сначала услышал и Гришу. Под стеной, где было много сухого хвороста, он выкорчевывал поленья и коряги для костра, и треск, разносящийся по лесу, напоминал ружейную стрельбу. Он подошел к Анне, скинул перед костром охапку дров, о чем-то спросил ее, посмотрев на часы. Анна пожала плечами, что-то сказала, показывая рукой на поселок. Должно быть, речь шла обо мне, и Гриша сердился, что меня так долго нет.
Я тоже посмотрел на часы. Без двадцати пяти девять. Нет ничего хуже ожидания, это точно.
Клим подошел к костру, пожал мужчинам руки, поклонился Анне, выдал ей какую-то шутку и сам же рассмеялся. Что-то он слишком веселый сегодня. Присел у костра на корточки, высыпал из полиэтиленового мешочка картошку и стал закидывать ее в костер. Эх, дурила, ее надо в золу закапывать, а не в огонь кидать!
От нетерпения у меня стали сами по себе ходуном ходить ноги. Еще двадцать минут! После меня Гриша проявлял наибольшее волнение. Он, сложив свои коротенькие волосатые руки на груди, ходил взад-вперед по лагерю, и физиономия его была искажена крайним недовольством. Представляю, какими словами он называл меня в уме! Анна, похоже, тоже на нервной почве перестаралась с дровами, закинула в костер все, что принес Гриша, и пламя теперь взметнулось на двухметровую высоту, разбрызгивая вокруг себя огненные брызги. Анне стало жарко, она отсела подальше от огня, а Клим внезапно исчез из поля моего зрения.
Я привстал на колени. Мать честная, ушел из-под самого носа! Я крутил головой во все стороны, но Клима нигде не было видно. Анна, кажется, тоже насторожилась.
Я глянул на часы. Без четверти! Почему так рано? Я уже был готов выскочить из своего наблюдательного пункта, как Клим столь же неожиданно снова появился у костра с длинной палкой в руке. Я облегченно вздохнул. Клим присел у огня, прикрывая рукой глаза, и стал поддевать палкой картофелины и выкатывать их из костра.
Князев сидел в палатке, но я видел его руки и ноги. Он продолжал что-то зашивать на обвязке. Гриша угомонился, заскучал. Он стоял за костром, и мне казалось, что уже вспыхнула его одежда, но Гриша, не замечая этого, продолжал неотрывно смотреть на мечущиеся языки пламени. Анна подняла с земли черную картофелину, стала перекидывать с ладони на ладонь, дуя на нее.
Осталось десять минут! Я вдруг подумал, что ничего не произойдет. Придет девять часов, но эти люди как сидели у костра, так и останутся на своих местах. Потому что нет никакого греха у них за душой, ни в чем не виновны они передо мной и все мои подозрения – лишь плод больного воображения и повышенной мнительности.
Князев исчез в своей палатке. Что ж, при желании можно выйти на связь и оттуда. Правда, его радиостанция у меня, но разве проблема взять на время Гришину? Полог палатки раскрыт, Анна смотрит прямо туда. Ее губы беззвучно шевелятся. Похоже, что она разговаривает с Князевым.
Осталось четыре минуты! Я уже не мог сдержать волнения и стал барабанить кулаками по камню. Анна и Клим давятся полусырой картошкой, снимают черную кожуру руками, что-то выгрызают. Очень сомневаюсь, что это вкусно. Гриша от тоски полез в свой рюкзак и достал металлическую плоскую флягу. Что-то раньше я не замечал у него этой штуковины. Теперь понятно, почему у него по утрам припухшие глаза. Князев выполз из палатки, подошел к Грише. Что-то сказал. Гриша трясет перед его глазами флягой, Князев отрицательно качает головой, наклоняется над Гришиным рюкзаком и берет в руки радиостанцию. Вот и началось!
Я снова привстал на корточки, как спринтер на старте. Князев рассматривает рацию, что-то включает, Гриша размахивает руками, показывает на Сокол.
Без двух минут! Сейчас он отойдет в сторону! Анна напряжена. Она уже не сводит глаз с Князева. Клим пытается всучить ей еще одну картофелину, но она не реагирует на его слова.
И вдруг Клим резко выпрямился, похлопал себя по карманам, потом схватился за голову, что-то сказал Анне и быстро пошел к шоссе. Клим? Но этого быть не может, почему-то с уверенностью подумал я. Так за кем следить? За Климом или Князевым?
Но Князев уже вернул рацию Грише и сел у костра на место Клима. Анна вскочила, побежала, ломая ветки, за Климом, догнала его, смеясь, схватила за руку. Он стал уговаривать ее, я расслышал, как он сказал: «Я только схожу за сигаретами. Иди, я сейчас вернусь». Но Анна вцепилась в него мертвой хваткой. Повиснув на его плече, она смеялась как полоумная и пыталась затащить его в кусты. Я глянул на часы. Одна минута десятого!
Я снял рацию с пояса, откашлялся, щелкнул тумблером включения и обернул рацию подолом рубашки – так голос будет казаться приглушенным и невнятным.
Клим уже не рвался к машине. Он стоял почти вплотную к Анне, опустив одну руку ей на бедро. Анна подбоченилась, выставила грудь вперед и слегка откинула голову назад, демонстрируя нежную шею.
– Джо! – сказал я в микрофон, почти не двигая губами, чтобы было похоже на голос Клима. – Это я! Ты слышишь? Прием!
Щелчок. Эфир шипел, потрескивал, и в первое мгновение я подумал, что Джо не ответит, что он на другой волне или вообще не собирается выходить на связь. Но тотчас услышал отчетливый голос:
– Да, Клим, я слушаю. Ты выполнил то, что я тебе сказал?
Откуда мне знать, что Джо поручил Климу! Но надо что-то ответить!
– Конечно!
– И когда же?
Задает, сволочь, провокационные вопросы! Что значит «когда же»?
– Ну-у, сегодня, – наудачу ответил я.
– Сегодня? – несколько удивленным голосом переспросил Джо, и я понял, что сказал что-то не то. Он выждал паузу, потом как ни в чем не бывало сказал: – Хорошо! Завтра, как договаривались, на том же месте в то же время. Отбой!
