Он ничего не ответил и вышел. В моей душе воцарился мертвый штиль, и единственным чувством, которое я испытывал, было безразличие ко всему. Я смотрел на окно, за которым с траурной медлительностью шествовал тяжелый мокрый рассвет. Тихий мелкий дождь падал отвесно, безраздельно властвуя во всем пространстве от неба до земли. Испания оплакивала погибших. Она онемела и притихла от горя…
Мне вдруг остро захотелось домой. Туда, на Побережье, к еще холодному морю, к пустынной набережной, где стоят кафе с заколоченными окнами, с выцветшими за зиму вывесками, где слоняются одинокие старички, задумчиво и подолгу стоят, облокотившись на парапет, и смотрят на пенистые волны…
– Домой! Домой! – пробормотал я, убеждая себя в правильности этого решения, встал с кресла и посмотрел по сторонам, определяясь, что нужно сделать в первую очередь. – К черту эту Испанию! К черту дождь! Домой!
И вдруг я вспомнил свою квартиру. Но не ту уютную холостяцкую берлогу с минимальным набором мебели, посуды, одежды и прочих вещей, где всегда было просторно, светло и легко дышалось. А ту жуткую квартиру, залитую водой, по которой, хлюпая ногами, ходили следователи и эксперты; где на кухне лежал труп моего соседа; где кровь из его простреленной головы впиталась в соломенную циновку… Потом воображение перенесло меня в мое агентство, в прохладные кабинеты, в которых я и мои коллеги трудили мозги, разгадывая загадочные преступления, отмечали дни рождения, крутили служебные романы; и вот я представил себе рабочий стол Никулина, насмешливого гения от криминалистики Иоанна, опустевший, осиротевший стол, за которым я никогда не увижу ставшее почти родным лицо…
Нет, не могу я улететь домой просто так. Не могу. Я же не прощу себе, что испугался, опустил руки, не довел расследование до конца. Иоанн с того света будет подтрунивать надо мной: «Что, чудовище, кишка тонка оказалась?»
Некоторое время я неподвижно стоял у окна. От моего дыхания стекло запотело, и это было похоже на непроницаемо-густой туман, опустившийся на город. Я нарисовал пальцем на стекле две окружности: «Яна» и «Профессор». В самом низу окна – большой овал: «Теракт». Оставалось пространство между овалом и окружностями. Подумав, я изобразил квадрат: «Таксист, передавший мне записку». Рядом еще один: «Литературный клуб». Потом дорисовал третий: «Сандро».
Я сгреб деньги, которые оставил профессор, затолкал их в карман и вышел из дома. Я испытывал голод. Это был хороший признак. Сейчас я зайду в харчевню и закажу жареные ребра с фасолью. Жизнь возвращалась ко мне. Я на ходу достал мобильный телефон и по рекламной листовке стал набирать номер.
– Диспетчерская такси слушает! – сказала трубка женским голосом.
– Девушка, я хочу разыскать водителя, который обслуживал меня позавчера вечером, – сказал я.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась диспетчер. – С вами обошлись грубо? Машина пришла с опозданием?
– Нет-нет! Все было на высоком уровне. Просто у меня с водителем обнаружились кое-какие общие интересы…
– Нет проблем, – ответила диспетчер. – Назовите адрес, на который было вызвано такси.
Я помнил только название деревушки, потому как ни улицу, ни номера дома не знал. Диспетчер заверила, что вполне достаточно и этого, ненадолго замолчала, а потом сочувствующим голосом сообщила, что такого заказа у нее не значится.
– Этого не может быть! – сказал я. Мое возвращение к жизни могла обратить вспять любая неудача.
– Никто из наших водителей в том направлении не ездил, – тверже повторила диспетчер и, догадываясь о причине нашего разногласия, спросила: – А вы уверены, что заказывали такси из нашего таксопарка?
– А разве… – расстроенным голосом пробормотал я, – разве у вас нет единой диспетчерской службы?
– К сожалению, нет. Но я постараюсь вам помочь. Назовите номер телефона, по которому вы заказывали такси.
Этого номера я вообще знать не мог, потому что такси по просьбе Яны заказывала хозяйка дома. Не знал я и фамилии таксиста.
– В таком случае, вашу проблему решить невозможно, – вынесла приговор диспетчер. – В Мадриде и пригороде двести тридцать таксомоторных парков. Может, вы хотя бы номер машины запомнили?
«Ни хрена я не запомнил!» – вместо ответа подумал я и отключил связь.
Аппетит несколько поубавился. Я попросил официанта сначала принести мне крепкий кофе – без сахара. Что ж я был таким доверчивым? Почему не усомнился в том, что записка, которую передал мне таксист, была написана Яной? Потому что очень хотел получить от Яны записку, очень ждал от нее каких-то необыкновенных, волшебных, чарующих слов. Вот и выхватил из рук таксиста бумажку, горя желанием поскорее ее прочитать. Некогда мне было сомневаться, подозревать, потому что мои губы еще горели от поцелуев, мои руки еще хранили тепло ее нежного и хрупкого тела.
Неудача обезоруживающая! Мне позарез нужен был таксист. Он оказался едва ли не самой главной фигурой в моем расследовании. Он стал главным свидетелем, ибо он знал того, кто написал записку; знал того, кто точно назвал день, место и время совершения теракта.
Я машинально проверил нагрудные карманы, хотя помнил, как в порыве эмоций Яна кинула записку себе под ноги. Надо было ее сохранить. Хотя человек, писавший ее, наверняка изменил почерк до неузнаваемости. Когда я читал ее в первый раз, то обратил внимание, что почерк похож на детский; в нем угадывалось излишнее внимание к начертанию букв.
К ребрышкам мне подали бокал пива и белый хлеб, смазанный оливковым маслом и натертый чесноком и томатом. Погруженный в свои мысли, я не замечал вкуса, хотя повар нарочно стоял рядом со мной, ожидая похвалы своему кулинарному искусству. Вместо похвалы я оставил ему щедрые чаевые и попросил срочно вызвать такси.
Пробиться в центр города оказалось необыкновенно трудно. Главные магистрали были перекрыты полицейскими пикетами, и таксисту пришлось отыскивать окольные пути. Мы проезжали по узким улочкам, сворачивали во дворы и арки, но всюду натыкались на бесконечные колонны манифестантов. Казалось, что на улицы вышли все жители Мадрида.
– Пожалуй, вам проще будет пешком, – сказал таксист, потерявший надежду довезти меня до нужной улицы. Он заехал на тротуар и заглушил двигатель.
Я последовал его совету и, купив в газетном киоске карту города, пошел к клубу напрямик, через парки и скверы. На старинной площади с прямоугольной стелой путь мне преградила еще одна колонна людей с транспарантами и флагами. У меня не хватило терпения ждать, когда эта людская река закончится, и я смешался с толпой. Некоторое время мне пришлось идти в гуще манифестантов. Несмотря на то, что меня окружало никак не меньше нескольких тысяч человек, было необыкновенно тихо. Люди шли молча. Раздавалось только редкое покашливание да шуршание обуви по полированной брусчатке. Я рассматривал лица людей. Я видел выражение злости, боли, отчаяния, но никто не кричал, не провоцировал толпу. Слева от меня шла пожилая женщина и беззвучно плакала. Глаза ее были красные, словно она только что резала лук для эскуделлы.
