– Конечно! – всхлипывая и вытирая платком нос, сказала Леся. – Теперь можно придумывать, фантазировать. Можно назвать еще сто человек, которых я хотела убить. Давай, вали на меня! Девушку легко обидеть! Я ушла от человека, который меня предал, надеясь, что вы станете для меня надежными защитниками…
– И это неправда, Леся, – вздохнув, перебил я. – Ты ушла от Филина не потому, что он тебя предал. А потому, что он отказался от этих ящиков. А ты слишком жадная, слишком хотела разбогатеть, чтобы так просто отказаться от них. И увязалась за нами, чтобы убить нас, а контейнеры спрятать до лучших времен.
– Господи! – всхлипывала Леся. – Даже в самом паршивом суде есть защитники! А тебя послушаешь, так я, получается, вообще не человек, а маньячка какая-то! Мне перед твоим другом стыдно! Ты меня унизил так, как никто и никогда в жизни…
Слезы ручьем лились по щекам Леси. Влад ходил вокруг костра мрачнее тучи, поглядывая на меня с немым укором.
– Что мне теперь делать? – прошептала Леся и высморкалась в платок. – Пустить себе пулю в лоб? Или уйти в пустыню, к змеям? Какую вы кару для меня придумаете?
– Ладно, сиди! – строго сказал ей Влад. – Мы не судьи, чтоб кару тебе придумывать. Пойдешь с нами до шоссе, а там расстанемся. Ты ничего не знаешь, и мы ничего не знаем. Ясно?
Леся кивала, вытирала ладонью глаза, вздрагивала и жалобно поглядывала на меня, понимая, что последнее слово все-таки остается не за Владом, а за мной. Мне стало ее жалко. Увидеть себя со стороны беспощадной правды – испытание тяжелое для любого человека. Для девушки, воспринимавшей криминал как захватывающие, романтические приключения, правда стала настоящей трагедией. Я уже пожалел, что устроил в ее присутствии разбор полетов по полной программе. Можно было обо всем рассказать Владу, а у Леси отобрать автомат да надавать ей ремнем по заднице, чтобы уважала старших.
– Я замерзла, – прошептала Леся, как побитая собака поглядывая на Влада. – Сделай, пожалуйста, кофе…
Влад, с удовольствием ухаживая, торопливо поднял с песка свое одеяло и накрыл им плечи Леси. Конечно, его роль куда более привлекательна, чем моя. Он большой, сильный и добрый человек. Он не говорит обидных слов, он заботливый и нежный. Если бы я не торчал здесь, как бельмо на глазу, он лежал бы уже на ней, согревая девушку своим телом.
Странно все-таки устроены люди! Без правды в мире начнется хаос и светопреставление, но иногда от нее шарахаются, как черт от ладана, иногда с таким удовольствием играют, лгут, лицемерят… Может быть, ложь и лицемерие заложены в каждом человеке генетически, и если он не отыграет положенное ему время, то правда перестанет быть правдой?
Я выбил в песке нишу, застелил ее одеялом и вложил в углубление автомат. Сам лег сверху и закрыл глаза. Пусть делают что хотят, думал я. Пусть Влад ее жалеет, целует и трахает до рассвета. А мне все надоело, и я хочу спать.
Глава 25
Сон был очень глубоким, я уже слышал страшное рычание, но никак не мог выйти из оцепенения и открыть глаза. Каким-то неимоверным усилием я дернул рукой и словно сбросил с обрыва камень, который повлек за собой камнепад. Я вздрогнул и вывалился из сна в реальность. Тотчас привстал и, нащупывая нагретый своим телом автомат, стал озираться по сторонам.
Пламя костра слепило меня, как прожектор. Дым, рваными обрывками разлетаясь в стороны, разносил запах жженого кофе. Недалеко от костра валялась на песке почерневшая от копоти кружка. Влад, стоя на коленях, качал взад-вперед головой, громко стонал и ругался. Ладони он крепко прижимал к лицу, и мне сначала показалось, что он даже не подозревает о том, что за его спиной стоит Леся, одной рукой сжимая куцую косичку Влада, а другой – большой туристский тесак, лезвие которого приставила к горлу моего друга.
– Ах ты, дрянь… – стонал Влад. Между его пальцев просачивалась черная кофейная гуща. Она налипла на его лоб и забилась в ухо, красное и распухшее, как у клоуна. Между плачущей и вызывающей жалость Лесей и этой страшной девушкой с безумными глазами, намеревающейся вскрыть горло Владу, не было ничего общего.
– Не делай резких движений! – неприятным голосом, почти переходящим в истошный крик, предупредила меня Леся. – Пущу ему кровь, если дернешься!
Она уже пустила. Острое лезвие слегка надрезало кожу, и по кадыку Влада бежала густая красная капля.
– Брось автомат! – визжала Леся. Рука ее дрожала, тесак отбрасывал красные блики.
Я ничего не мог сделать, у меня не было времени на раздумья. Психопатка шла ва-банк, она готова была умереть и утащить с собой в могилу Влада.
Я медленно поднял автомат и кинул его к ногам Леси. Она толкнула ослепшего, с ошпаренным лицом Влада на песок, схватила автомат, молниеносно передернула затвор и стала пятиться, направляя ствол то на меня, то на Влада.
– Вот и все, – прошептала она, и ее лицо покрыла жуткая усмешка. – Издевались над девчонкой… думали, все безнаказанно, думали, можно ноги вытереть… Сейчас ты, Вацура, за каждое свое слово ответишь. Я сначала прострелю тебе левую ногу, потом правую, потом руки… Я буду наслаждаться, глядя, как ты корчишься на песке в крови. А Уварову я влеплю пулю в живот, и пока он еще будет жить, отрежу член и затолкаю ему… в память о нашей незабываемой ночи, когда он так изгалялся… ему это очень нравилось… я ему еще раз доставлю удовольствие…
Влад отнял от лица ладони. Казалось, мой друг был в малиновой маске. Ошпаренные веки распухли, и глаза превратились в узкие щелочки. Нос был похож на перезрелый помидор, а щеки полыхали румянцем, словно на морозе. Близкий костер, должно быть, острой болью обжигал воспаленную кожу, и Влад, зарычав, повернулся к огню спиной.
Я продолжал стоять на коленях, но в этой позе не видел ничего унизительного. Мы проиграли. С жестокими людьми надо обращаться вдвойне жестоко – это закон преимущества, и тот, кто его нарушает, мгновенно становится жертвой. Свою вялотекущую обвинительную речь я произносил, как епископ с кафедры, словно говорил о некоем абстрактном носителе зла, сатане, засевшем в душе. Леся лила горькие слезы, и первым не выдержало доброе сердце Влада. Он все понял умом, но не сердцем. В его представлении эта раскаявшаяся дева с мокрыми глазами и слабым голосом не могла хладнокровно убивать.
Теперь молодая садистка сделает с нами все, что пообещала.
– Что ты хочешь? – попытался я найти компромисс.
– Чтоб вы сдохли, – последовал ответ.
– Ты хочешь крови?
– Да! Да! Крови! Много крови!
– Ты больна, малыш, – вел я пустой разговор. – Если ты нас убьешь, то сама не дойдешь до шоссе. До него еще километров пятьдесят, не меньше, а воды уже почти не осталось.
– Я напьюсь вашей крови. Я наполню ею все пустые бутылки.
Влад с пробивающимся во взгляде отчаянием посмотрел на меня, мол, не молчи, продолжай убалтывать, предлагай варианты, борись за жизнь, но я «завис» в полной апатии. Мой друг все еще надеялся на повторение чуда, когда я одной фразой «вылечил» Филина и спас жизнь всем нам. Но в тот раз ситуация была иной: Филин считал себя обреченным и страстно хотел жить; когда я подарил ему жизнь, конфликт исчерпался. Леся, в отличие от него, хотела напиться нашей крови, и вряд ли какой-либо суррогат удовлетворит ее.
