– Хорошо! – Курахов легко шлепнул ладонью по столу. – Ты останешься в Крыму. Я устрою тебя в хорошую ялтинскую гостиницу. В нормальную государственную гостиницу с нормальными порядками.
Марина отрицательно покачала головой и вытерла глаза ладонями.
– Нет, я должна быть рядом с вами.
– Упрямство еще никогда не доводило до добра, – высказал сомнительную банальность Курахов.
– Я останусь с вами, – тверже повторила Марина.
Курахов промолчал и покосился на меня. Наверное, он ответил бы Марине резко, будь они вдвоем.
Некоторое время мы молчали. Марина, затихая, как короткий и сильный летний дождик, еще время от времени всхлипывала, но ее глаза уже утратили влажный блеск, и в бокале кончилось вино. Она, демонстрируя спокойствие принявшего окончательное решение человека, принялась переплетать рыжую косичку, а Курахов угрюмо уставился на дно своего стакана. Я думал над тем, что лучше сделать – заказать двойную порцию мороженого или же вежливо распрощаться и оставить взрывоопасную парочку.
– Кстати! – не совсем приятным тоном произнес профессор, не меняя позы, отчего я не сразу понял, к кому относится это «кстати». – Я ставлю вас в известность, что также вынужден освободить номер раньше срока.
Я пожал плечами, мол, вольному – воля.
– И скоро вы намерены уехать?
– В самое ближайшее время, – неопределенно ответил Курахов.
– Когда сможете сказать конкретнее, я рассчитаюсь с вами за оставшиеся дни.
– Да, желательно, чтобы вы это сделали.
– Мы уедем в один день, – предупредила меня Марина, но эти слова в большей степени предназначались профессору.
Курахов спорить не стал. Я заметил, что в присутствии посторонних он очень сдержанно проявлял свои чувства к падчерице. Марина же вела себя так, как хотела. Этические тормоза были ей неведомы.
Больше нечего было высиживать за этим столом. Я встал. Марина и профессор терпеливо ждали, когда я уйду. Они слишком явно тяготились моим присутствием, и я не стал прощаться и желать хорошего вечера, повернулся и пошел к своей черноокой гостинице, где впервые с начала курортного сезона не светилось ни одно окно, ни один витраж.
У чугунной калитки я обернулся. Курахов с Мариной, держась, подобно влюбленным малолеткам, за руки, медленно плыли в потоке отдыхающих, и белый костюм профессора на фоне пестрых нарядов смотрелся как дефектное пятно на цветной иллюстрации. Но не они заставили меня вздрогнуть и напрячь зрение.
Сбоку, пробиваясь сквозь толпу, часто мигая дальним светом фар, с закрытой «кирпичом» санаторной аллеи медленно скатывалась белая «Сузуки-Свифт». Люди, попадающие в зону луча, начинали суетиться, пятиться, расступаться, махать руками и ругаться. Какой-то экспансивный подросток двинул по переднему колесу ногой. В свете фар курился сигаретный дым и кружились сизые облака автомобильных выхлопов. Машина толкала перед собой, словно минный трал, белые конусы света. Вырвавшись из людской лавы, «Сузуки» взревела, взвизгнула колесами, шлифуя асфальт, и, сделав крутой и стремительный вираж, остановилась у плетня восточного ресторанчика, где посетители сидели у низких столиков на коврах, скрестив ноги.
Влада я узнал по крупной фигуре и кожаной безрукавке, надетой на голый торс. Сильно хлопнув дверью, он вышел из машины последним вслед за двумя непричесанными девушками в бикини, лохматым худым парнем в потертом джинсовом костюме и Анной, одетой совсем не в стиле компании – в бархатное вечернее платье.
* * *
По-видимому, он хотел изменить голос и для этого поместил трубку в какой-то бак, может быть, даже в унитаз. Голос двоился эхом, фонил, но я все равно без труда узнал капитана.
– Ну что, Вацура, ты уже созрел?
– Не понимаю, о чем вы? Кто со мной говорит?
– Сейчас узнаешь…
Пауза, шорохи, негромкий стук. Не выпуская трубку, я без всякой надежды кинулся к столу, оттуда – к сейфу, пытаясь вспомнить, куда я сунул диктофон. Мой абонент тем временем произвел какие-то манипуляции со своим телефоном, скорее всего обмотал его тряпкой.
– Ну как, въехал? – прозвучал тот же голос, но уже приглушенный, далекий. – Бабки нашел?
– Бабки? – переспросил я, открывая дверку сейфа и вместе с трубкой радиотелефона засовывая голову внутрь. Диктофона, как назло, не было! Кажется, в последний раз его брала с собой на пляж Анна, используя как плейер.
– Да, да, бабки! И не прикидывайся идиотом, не то меня сейчас икота задушит… Слушай меня! Мы тебе решили сделать подарок. Достаточно двадцати пяти. Пять штук можешь оставить себе… Алло! Слышишь меня?
– Это невозможно, – ответил я, на всякий случай заглядывая в книжный шкаф.
Возникла недолгая пауза. Капитан, конспирируясь, снова залез в унитаз.
– Черт с тобой! Гони двадцатник, и можешь жить спокойно.
– У меня нет таких денег.
– Ты хорошо подумал, таранка сушеная? Ты пошевелил мозгами, прежде чем говорить такие слова?
– Секундочку, я переверну кассету в диктофоне!..
В трубке что-то треснуло, и телефон захлебнулся частыми гудками. Я швырнул трубку на диван, проследил, как она ткнулась короткой антенной в декоративную подушку, отскочила, сделала сальто и шлепнулась на ковер.
Я сплюнул, путано выругался, выскочил в приемную и, приоткрыв дверь, ведущую на лестницу, крикнул:
– Рита! Стекольщик приходил?.. Эй, ты жива там, Рита?
Внизу скрипнула дверь. Девушка поднялась на несколько ступеней вверх, запрокинула голову, глядя на меня.
– Я дважды звонила, но он не пришел.
– А постельное белье отвезла в прачечную?
– Нет.
– Почему?
– Не успела.
Я ударил кулаком по перилам.
– Слов нет! – воскликнул я. – Нет слов! Было бы странно, если бы ты успела!
– До четырех часов не было воды и света, – глядя в стену, ответила Рита. – Я едва управилась с обедом.
– Это твои проблемы, – почему-то решил я.
– Нет, это уже ваши проблемы, – ответила Рита. – Я ухожу.
– В каком смысле?
– В прямом… Надеюсь, никакого заявления писать не надо?
Я сошел вниз, коснулся пальцами подбородка Риты, приподнял ее голову так, чтобы скудный свет падал на лицо.
– Ты будешь последней, – произнес я. – Последней, кто меня бросил.
– Нет, – шепнула Рита и отошла на шаг. На ее лицо снова упала тень. – Это вы…
Она не договорила. Над темной стойкой бара, словно театральная кукла, всплыла лохматая голова священника.
– Простите, Кирилл Андреевич, я, должно быть, помешал… кхы-кхы!
Он посторонился, пропуская Риту. Я зашел за стойку. Под ногой треснул пластиковый стаканчик.
