Генерал, которого проблемы двойных и переменных звезд занимали куда как больше, чем этот спор, только тяжело вздохнул и ничего не сказал. Дряхлый, слабогрудый начальник штаба схватился за сердце и, шатаясь, ушел писать жалобу министру обороны. Как всегда ухмыляющийся, Нестеров сунул на утверждение командиру очередной акт о падеже поросят. Унынию он вообще никогда не поддавался. Жизнь для него давно стала светлой песней и осуществленной мечтой.
Старшие офицеры – начальники станций и лабораторий – в основном крали спирт, хотя и прочими мелочами не брезговали. В какой-то мере их оправдывало то, что делалось это не корысти ради, а по телесной нужде – в военторге алкогольными напитками торговали исключительно по спискам, а до ближайшего магазина было верст десять с гаком.
Для проведения регламентных работ, в зависимости от типа станции, выделялось от десяти до пятнадцати килограммов девяностошестиградусного зелья, но до контактов и разъемов доходила едва ли бутылка-другая. Случалось, что глубокой ночью Костю будил какой-нибудь майор или подполковник в накинутом прямо поверх белья кителе и заплетающимся языком просил:
– Константин, выдай, ради бога, за август месяц. Позарез нужно. – При этом эмалированный чайник в его руке жалобно дребезжал.
– Да вы, Иван Иванович, наверное, рехнулись, – протирая глаза, отвечал Костя, сам не всегда трезвый. – Июнь еще на дворе. Да и часовой возле склада стоит. В караулке нужно допуск брать.
– Константин, это мы все уладим. Твое дело черпать и наливать.
Черпание и наливание в целях конспирации всегда происходило в темноте, что заранее снимало с Кости обвинения в умышленном недоливе. Да и недосуг было счастливому владельцу чайника считать граммы – душа ведь горела!
Поначалу Костя старался не наглеть. Сначала нужно было присмотреться к обстановке. Публику, прибившуюся к складу при прежнем хозяине, он не отшивал, но и не перекармливал. Посетив конюшню, где его предшественник расчесывал хвост знаменитого Бидона, Костя выведал у него немало профессиональных тайн. В ближайшие помощники себе он взял латыша Лаузиса, до армии успевшего окончить радиотехникум. Тот не только научил своего молодого босса отличать диоды от триодов, а вольтметры от осциллографов, но и частенько развлекал его игрой на гитаре. По-русски Лаузис изъяснялся через пень-колоду, и поэтому тексты всех популярных тогда песен были записаны у него в специальной тетрадке в латинской транскрипции. Под номером первым числился «Альтаир», под последним, тридцать пятым, – «Эти глаза напротив». Стоило только назвать правильный номер, и Лаузис, раскрыв свою тетрадку, с жутким акцентом, но очень проникновенно исполнял заявку. Содержание песни его совершенно не занимало.
Тот же Лаузис, призванный на год раньше Кости, указал ему на многих потенциальных клиентов. Заведующий санчастью скупал магнитофонную пленку хорошего качества, капитан Ловцов – электроды от списанных радиоламп, вольнонаемный теплотехник Бурый – слесарный инструмент, прапорщик Барбакадзе – все, что потом можно было с выгодой перепродать.
Система списания ушедшего налево имущества была настолько же проста, насколько и эффективна. К примеру, на склад являлся какой-нибудь недавно назначенный начальник станции, которому позарез был нужен один-единственный транзистор. Костя доброжелательно и подробно разъяснял ему систему деятельности службы снабжения. Вначале полагалось составить подробную и мотивированную заявку. Затем ее требовалось утвердить у вечно загруженного делами заместителя командира части по измерениям. С надлежащим образом оформленной заявкой нужно было отправляться в бухгалтерию на розыски делопроизводителя Нины (была она молодой вдовой, имела двух детей-дошкольников, сама отличалась слабым здоровьем, считалась любовницей полковника Нестерова и в силу всех этих обстоятельств своими служебными обязанностями манкировала без зазрения совести). Однако даже тот, кто умудрился вырвать у Нины вожделенную накладную, радовался преждевременно. Внезапно выяснялось, что имущество можно получать только дважды в неделю, в строго определенные часы, почему-то всегда совпадающие то с политзанятиями, то с учениями по химической защите, то еще с какой-нибудь аналогичной напастью. Промаявшись таким образом немалый срок, несчастный офицер или вовсе отказывался от своей затеи, или, следуя доброму совету сослуживцев, шел к Косте на поклон. Тот самолично выписывал бедолаге так называемую «открытую накладную», в которую заносил все, что требовалось клиенту. Закрывая накладную в конце месяца, он добавлял в нее и кое-что лично для себя. С этими поборами все привыкли мириться, как собака привыкает мириться с блохами. Так велось со времен основания части, а как известно, не нам отменять то, что не нами заведено. Пользы от этого не будет.
Особенно повезло Косте, когда покончил жизнь самоубийством начальник одной из самых крупных и загадочных станций, по слухам, пытавшейся работать с американскими космическими объектами. Мысленно испросив у покойника прощения, Костя списал на эту осиротевшую станцию чуть ли не полсклада.
Злоупотребления в системе снабжения должна была выявлять комиссия по инвентаризации, регулярно собиравшаяся каждые полгода. Давно прикормленные офицеры, и сами нередко гревшие здесь руки, рассаживались вокруг самого большого стола, снимали кителя, а нередко и сапоги, после чего целый день резались в карты, попутно балуясь дармовым спиртом. В это время Костя самолично составлял акт, который в свой срок дружно подписывался всеми членами комиссии.
Осечка случилась всего один раз, да и осечкой-то этот анекдотический случай можно было назвать с большой натяжкой. Кто-то из постоянных членов комиссии заболел, и на его место назначили молодого, только что прибывшего из училища лейтенанта. Спирта он не пил, в карты не играл и, проинструктированный каким-то штабным дураком, рвался в бой, как застоявшийся конь. Дабы остудить пыл, ему поручили пересчет резисторов. За три дня лейтенант действительно пересчитал все двадцать восемь тысяч штук (некоторые были величиной меньше пшеничного зерна), выявив недостачу четырех единиц. Тогда его послали перемеривать огнестойкую ткань, завезенную сюда неизвестно в какие времена и непонятно с какой целью. Спустя два дня Костя с удивлением узнал, что этой ткани имеется в наличии действительно одна тысяча шестьдесят три погонных метра, как это и значилось в амбарной книге. С молодым энтузиастом надо было что-то срочно делать.
В конце следующего дня председатель комиссии лично засунул в карман его плаща бутылку технического скипидара. Пробка в бутылке держалась, что называется, на честном слове. Лейтенант, одеваясь, лихо взмахнул полой плаща и невольно издал сдавленный стон – бутылка ударила его по бедру. Затем по складу распространился резкий смолистый запах, от которого у всех присутствующих засвербело в носу. Очень быстро было доказано, что скипидар мог быть похищен только с Костиного склада, и старшие товарищи принялись журить лейтенанта, правда, не очень строго: дескать, все мы живые люди и тебя понять можем. Тот стоял, чуть не плача от обиды и нестерпимого зуда, вызванного натекшим в галифе скипидаром, и пытался доказать свою непричастность к этому происшествию. Его, конечно же, подняли на смех. Больше лейтенант на складе не появился. А Костя отволок к гаражу председателя комиссии рулон металлической сетки, на которую тот давно глаз положил.
