— Вы… — пробормотал Грызач, не в силах оторвать глаз от девушки. — За что ж это вас сюда?
Гуля почувствовала неловкость. Грызач, должно быть, хотел сказать комплимент, но добился противоположного эффекта. Хорошего человека в такую дыру не пошлют. Значит, Гуля в чем-то провинилась, раз ее сюда зашвырнули.
— Служебная командировка, — ответила она сдержанно, без какой бы то ни было интонации. — Покажите руку!
— Зачем?
— Что у вас с пальцем?
— Фигня, — ответил Грызач. — Минометной трубой придавил.
— Он же у вас распух!
— Да я глиной замазал… Пройдет…
Гуля начала сердиться:
— Вы или показывайте палец, или выходите.
Грызачу кровь ударила в лицо. Стыд какой! Зачем он сюда пришел? Да еще несет какую-то чепуху. Он незаметно протер палец краем маскхалата и нерешительно протянул руку.
— Ужас, — поставила диагноз Гуля, рассмотрев воспаленный, набухший палец. — Как вы ходите с ним?
— Да без проблем…
— Будете принимать антибиотики… Не дергайтесь!
Она обильно смазала палец зеленкой, потом обмазала его тетрациклиновой мазью.
Весть о том, что на «точку» приехала обалденно красивая врачиха, мгновенно облетела все окопы, щели и огневые точки. Бойцам хотелось посмотреть на живую женщину. У двери в «офицерское общежитие» образовалась очередь. «Деды», оставив молодых на позициях, ломанулись за медицинской помощью. Грызач сидел вместе с прапорщиком Хорошко у бражной ямы и, черпая из нее кружкой, внушал:
— Не вздумай к ней соваться, конь ты бельгийский. Ты на свою харю давно в зеркало смотрел?
— Имею право. Меня постоянно мучают головные боли, — упрямился Хорошко, поднося к носу дольку луковицы.
— Меньше браги жрать надо, тогда голова болеть не будет!
— Кончай наглеть, командир! Сам сходил, а я что, лысый?
— Ты ее испугаешь своим видом! Она хрупкое и нежное существо.
— Это какая такая? Не понимаю. Ты нормально можешь объяснить?
Брага была теплой, нагревшейся за день на солнце. Часто попадались склизкие комочки. Грызач их выплевывал, а Хорошко жевал. Минометные расчеты открыли беспокоящий огонь. Через каждые две-три минуты земля вздрагивала от разрыва мины: бум-ссссшшшш!
— Она в белом халате? — допытывался Хорошко.
— Нет. В эксперименталке. Старший лейтенант.
— Так у нее есть звание?
— А ты как думал, пес смердячий? Она может тебя построить, а потом на куй послать.
Быстроглазов вздрогнул от первого разрыва мины, даже немного пролил из фляги на грудь. Потом догадался, что лупят не по нему, и стал жевать спокойно, изредка делая небольшие глотки. «Эти разрывы — как колотушка ночного сторожа, — подумал он. — Спать буду спокойнее».
Он доскреб тушенку, выкинул банку наружу через люк, погасил лампочку дежурного освещения и вытянулся на матрасе.
Заместитель Грызача Селиванов, без пяти минут дембель, надел парадный китель. У всех парадки хранились в полковой каптерке, а Селиванов привез свою сюда. Долгими часами, тоскуя о Союзе в прокаленном желудке боевой машины, он вышивал на рукавах тончайшей медной проволокой дубовые листья и звездочки. Многое еще было недоделано, еще не удалось выторговать у полковых прапорщиков серебристый аксельбант и золотистые рифленые буковки СА. Даже левый погон не был пришит до конца. Но зато орден Красной Звезды уже сидел на своем законном месте, играя кровавыми бликами. Чтобы ботинки блестели, он смазал их соляркой, а большое прожженное пятно на брюках прикрыл «калашом»; оружие Селиванов держал в опущенной руке, за цевье, и делал это столь же расслабленно и естественно, как если бы это был портфель. Сержанту в голову не приходило, что идти на прием к врачу с оружием — по крайней мере нелепо; ему вообще ничего не приходило в голову, кроме одного необузданного желания посмотреть вблизи на живую девушку.
Его земляк Кацапов, тоже готовящийся осенью на дембель, обзавидовался, когда увидел, как преобразился Селиванов, и, желая произвести на врачиху еще больший эффект, вооружился тяжеленным пулеметом Калашникова с пристегнутой к нему коробкой и торчащей оттуда лентой. Молодые бойцы, подражая дембелям, тоже вооружились. Какой-то недотепа по фамилии Удовиченко (весенний призыв) напялил раскладку, карманы которой были набиты магазинами, сигнальными патронами и гранатами.
— На что жалуетесь? — спросила Гуля Селиванова, уже справившись с неуверенностью и чувствуя себя настоящим врачом. — Почему вы молчите? Боец, вы в рот воды набрали?
У Селиванова от волнения язык онемел. Пялясь на Гулю, он теребил пуговицу на кителе и прислушивался к странному огненному чувству: ему казалось, что давно затянувшаяся рана на боку вдруг разорвалась по швам, из нее вырвалось пламя и стало стремительно распространяться на все тело. Вот уже горит грудь и низ живота, вот уже обожгло пах, ошпарило член, и он, собака, раздувается, твердеет, упирается тупой головкой в жесткий шов ширинки.
— Мы так и будем в молчанку играть?
Пот выступил на лбу сержанта. От ударов его сердца вздрагивал стол. Второй человек, вторая живая субстанция, которая скрытно сидела в нем, вдруг поперла наружу. Селиванов уж и забыл про нее, эту вторую, параллельную плоть. Он привык осознавать себя бойцом, который стреляет, бегает, кричит на «сынов», материт духов, получает боеприпасы, расставляет посты, добывает трофеи — в общем, является деталью большого военного механизма. И уж почти совсем забыл, как в деревне его называли соседские старухи, что он молодец, плядун, который куем груши околачивает, он ёпарь, хахаль, гроза девок, жеребец; и вот этот второй, которого сельчане характеризовали такими словечками, вдруг ожил и начал заявлять о себе… Селиванов густо покраснел, ему стало тяжело дышать. Ему казалось, что у него между ног выросла третья нога, тугая, звенящая, нахальная и непослушная. А ну как сейчас врачиха прикажет ему встать, да начнет оттягивать Селиванову веки, да простукивать ему грудь? Обязательно ведь заметит его позор, да не просто заметит, а упрется в него, налетит, как на сосновый ствол, — вот стыдоба будет!
Он поставил между ног автомат, потом закинул ногу на ногу — не помогло, слишком поздно, момент был упущен. Этот отросток, придаток, единственная деталь мужского организма, живущая сама по себе и не зависящая от воли хозяина, уже заняла стартовую позицию и устремила свой наконечник к зениту.
— Знаете что, товарищ сержант, у меня нет времени переглядываться с вами…
Он невнятно пробормотал, что уже ничего не болит, и, шурупом повернувшись на табурете, выскочил наружу, будто его взрывной волной смело. «Ну как она? — обступили его бойцы. — Раздеваться заставляет?» — «Ой, дура, опилками набитая! — отбрехался Селиванов. — И стра-а-а-ашная, как атомная бомба!»
Очередь быстро рассосалась. Кацапов тоже пулей вылетел из «офицерского общежития», а Удовиченко, как и остальные «сыны», вообще не рискнул обратиться за медицинской помощью. Прием закончился. Шильцов вынес вон солярную коптилку, от которой у Гули щипало глаза и разболелась голова, а вместо нее привесил к потолку два фонарика. Стало светло и уютно. Гуля приподняла край изжеванного матраца и увидела под ним две противотанковые мины. Некоторое время стояла над ними и раздумывала, удобны ли мины в качестве подголовного валика.
