Мне не хотелось жить. Меня не покидало чувство, будто я сотворил величайшее преступление на земле, с головы до ног вымазался в дерьме, что я кого-то предал, унизил, совершил подлость. Мысли мои путались, я не мог сосредоточиться и осмыслить все то, что было и что мне еще предстоит пережить. Все мои недавние помыслы и стремления восстановить справедливость сейчас казались настолько глупыми, что я даже застонал от стыда. Ничтожество, я действительно ничтожество, Картавый блестяще доказал и внушил мне эту мысль. Чего я хочу добиться? Убедить стаю волков, выслеживающих добычу, что они поступают жестоко, дико, преступно? Я же сам превратился в волка! В волка-одиночку, жизнь которого стала одной долгой и опасной охотой; выследив и уничтожив одну жертву, я принимаюсь за другую, а потом за третью… Так в чем смысл моих потуг и телодвижений?
Я провалялся в своем логове до рассвета, так и не сомкнув глаз. С первым лучом солнца сельва наполнилась оглушающим криком птиц и обезьян, и все стало на свои места. Слишком далеко я зашел. Сворачивать с пути, когда цель совсем рядом, – еще большее безумство, чем охота, длившаяся без малого год.
Сделав большой крюк, я обошел виллу вместе с плантациями на безопасном расстоянии и, не упуская из виду грунтовую дорогу, пошел вдоль нее. Я вспомнил про мачете, оставленное вместе с примусом и палаткой на подходе к вилле, но возвращаться было уже поздно, и мне пришлось проделывать проход сквозь заросли руками. Треск стоял такой, что меня, наверное, слышал старый Августино. В итоге я исцарапал руки до крови, в нескольких местах порвал майку и со стороны, должно быть, являл собой печальное зрелище.
Примерно часа через три я увидел сквозь деревья аккуратный двухэтажный особнячок, который по внешнему виду был ничуть не хуже, чем вилла главного мафиози Приамазонии. Остроугольная крыша, опускающаяся едва ли не до земли, широкие, на полстены, окна, балкончики, утопающие в зелени. Райский уголок! Правее дома, метрах в ста от него, зеленела лужайка с коротко постриженной травой, на краю которой на вялом ветру развевался полосатый чулок – вертолетная площадка.
Говорят, что нет ничего опаснее привычки, когда свою работу делаешь машинально. Притупляется чувство опасности. Я подумал об этом, когда дошел до края джунглей, сбросил с плеч рюкзак, лег в кусты и принялся наблюдать за подходами к дому. Все это я проделал не задумываясь, и это меня испугало. Мне слишком часто везло в последнее время, я слишком был уверен в своей непогрешимости.
Я обернулся назад, но не увидел ничего, кроме плотной зеленой завесы. Черт возьми, подумал я, что-то на душе неспокойно. Не успел повернуться лицом к дому и продолжить наблюдение, как сзади треснула ветка. Я молниеносно развернулся, сел, поджав колени, и направил ствол револьвера в заросли. Птицы истошно кричали надо мной, и помет редким дождем стучал по широким листьям. Ну вот, подумал я, не хватало только, чтобы мне нагадили на голову.
И тут моего затылка мягко коснулся твердый предмет, в предназначении которого я не мог сомневаться. Вот тебя и облапошили, Кирюша, подумал я.
– Бросай пушку, – услышал я женский голос на чистейшем русском и чуть не взвился удавом. Валери?
Револьвер вывалился из моих рук. Может быть, так даже лучше, подумал я со странным чувством облегчения. Тонкая рука скользнула к моим коленям, подняла с земли пистолет, заскользила по спине, пояснице, груди, бедрам.
– Руки за голову!
Я слышал, как она отошла от меня на пару шагов.
– Встать!
Я поднялся на ноги.
– Валери, милая, – пробормотал я. – Разве я мог мечтать…
– Валери! – повторила она со странной интонацией и цыкнула, словно обожглась. – Повернись, котик.
Я повернулся и остолбенел. Нацелив мне в грудь ствол массивного «магнума», в зеленом брючном костюме, подпоясанном широким кожаным ремнем, в высоких ботинках на толстой подошве, передо мной стояла Анна.
Должно быть, на моей физиономии было столько изумления, что Анна пожалела меня и сказала:
– Отойди к дереву, а то в обморок шлепнешься.
Я попятился, продолжая глупо улыбаться, все еще сцепив ладони за головой. Анна пошла на меня, не опуская оружие.
– Послушай, – наконец произнес я нечто членораздельное. – Откуда ты здесь? Ты ведь осталась с группой в Оруру! Я был готов увидеть здесь кого угодно, но только не тебя.
– Кого угодно! – передразнила меня Анна. – Ты был готов увидеть свою черноглазую красавицу.
Она мельком глянула в сторону и кивнула головой. Из кустов с винтовкой наперевес вышел еще один мой старый знакомый – вечно улыбающийся толстяк, сосед по самолету, навязывавший мне свое общество.
– А-а! – как полный идиот, воскликнул я. – И вы здесь, дорогой Федор Иванович Шаляпин? Или как вас там? Послушайте, здесь вся наша группа собралась? Что у вас в программе? Поиск пропавшего туриста?
– Не остри, котик, – оборвала меня Анна.
– Ты его обыскала? – спросил «Шаляпин». – А рюкзак?
– Рюкзак потом, – ответила Анна.
– Федор Иванович! – У меня все еще продолжался приступ тихого помешательства. – Вы точно как банный лист на заднице. Мент, значит? Или, пардон, контрразведчик?..
– Он не Федор Иванович, – снова перебила меня Анна. – И тем более не Шаляпин. Настоящее имя – Альфред Шраер.
– Ну, Анна! – с укором сказал ей Шаляпин-Шраер и покачал головой.
– Все равно шлепнем, – махнула «магнумом» Анна.
– А тебе идет короткая стрижка, – сказал я, рассматривая похудевшее лицо девушки. – И совсем не идет эта роль, которую ты на себя взвалила. Выходит, вы заодно? А на кого же в самом деле работаете?
– Вперед! – сказала Анна и кивнула в джунгли.
– Куда ты его? – спросил Шраер.
– Я заметила, как он что-то закапывал недалеко от дороги. Пусть покажет.
– Я не видел, но пусть покажет, – пожал плечами толстяк.
– Да что ты, Анна? – удивился я. – Что я мог закапывать, кроме своей ушедшей молодости?
– Вперед! – жестче повторила она.
Я повиновался и пошел по своим следам в глубь сельвы. Толстяк шел чуть левее меня, Анна – правее. Я даже не пытался разобраться в том, что все это значило, настолько несуразным, как в бредовом сне, было появление здесь этих людей. Мы прошли не меньше полукилометра, как вдруг за моей спиной сухо треснул выстрел. Я обернулся и увидел, как толстяк, прижав ладони к окровавленному лицу, медленно оседает на землю. Финала этой картины Анна не дала мне досмотреть, схватила за руку и потащила куда-то в заросли.
– Скорее! – шептала она мне. – Да можешь ты живее двигать ногами или нет?
Я прорывался с ней сквозь кусты, уже окончательно запутавшийся в этом бешеном хаосе событий, которые, наслаиваясь друг на друга, поставили крест на моей способности здраво рассуждать.
