К следующему полудню мы домчали до приморского поселка Пуэрто-Ломас, где жил давний знакомый водителя, и там же, на берегу океана, рядом с рыбацким сараем, с выцветшими от соли и солнца сетями, развешанными на покосившихся стояках, он категорично и однозначно показал нам на дверцы автомобиля. Мы поняли, что больше ничто: ни деньги, которых у меня уже не было, ни подарки, ни просьбы и уговоры – не заставит боливийца мчаться дальше в Лиму.
Мы с Анной выползли на прибрежный песок и, пошатываясь, пошли к океану. Бешеная гонка по горному серпантину загасила пыл моей случайной спутницы. Она упала на песок в своем декольтированном бархатном платье цвета изумруда, в котором щеголяла по салону самолета, и не подавала признаков жизни до тех пор, пока я не сходил к рыбакам и не обменял свой нож на большую вяленую рыбину и кусок черствого хлеба. Запах еды быстро привел девушку в чувство. Она вгрызалась в мягкое янтарное тело рыбы, вырывала большие куски, постанывая, жевала их, заедая кусочками хлеба.
– У тебя есть деньги? – спросил я.
Она кивнула. Ответить не могла – рот был занят. Вытащила из-под себя сумочку и кинула ее мне.
– Аой!
– Что?
– Аой ио! – Она, делая гримасы, от которых я не мог не рассмеяться, дожевала большой кусок рыбы и повторила: – Открой ее! Там должно быть двести баксов.
Я не привык лазить в дамские сумочки и дождался, когда Анна утолит голод и сама даст мне деньги. Сто, пятьдесят и два раза по двадцать. Я взял полсотни.
– Верну дома.
Анна махнула рукой.
– Да что ты в самом деле! Бери все, они твои. То есть наши. Мы же теперь вдвоем!
– Надо же, какая щедрая. Тебе надо возвращаться, Анна.
– Это почему мне надо возвращаться? Как я отсюда доберусь до Ла-Паса? Ты хочешь, чтобы меня прибили где-нибудь по дороге в горах?
– Зачем ты со мной поехала?
– А если бы не поехала, то чем бы ты заплатил водителю?
– Пошел бы пешком.
– Пешком! Боюсь, что ты здорово опоздал бы к обратному вылету.
– Ты мне очень напоминаешь одну молодую особу, – сказал я.
Анна хмыкнула и поджала губки.
– Ту особу, к которой ты мчишься очертя голову?
– Допустим.
– У вас, значит, с ней роман? – Слово «роман» она произнесла издевательски-пренебрежительно.
– Ну, что-то вроде того.
Я встал на ноги и протянул ей руку.
– Ты не хочешь искупаться? – спросила Анна, подавая мне ладонь с таким видом, словно я собирался ее поцеловать.
Вместо ответа я рывком поднял ее на ноги, крепко сжал руку выше локтя и подтолкнул к сараю. Она восприняла это как проявление грубой мужской страсти и подчинилась мне, хотя старалась не слишком явно поддаваться и едва передвигала ноги. Я втолкнул ее в сарай, прижал к его дощатой, исполосованной светящимися трещинами стене и положил свою руку ей на шею.
– Ну вот что, крошка, – сквозь зубы процедил я. – Хватит разыгрывать комедию! Не принимай меня за идиота, который ни о чем не догадывается. Кто тебе велел следить за мной? Кто послал тебя? Отвечай, или я придушу тебя!
Анна попыталась оторвать мою руку и освободить шею, но у нее ничего не вышло. Она широко раскрыла глаза и выкрикнула:
– Ты спятил! Никто меня не посылал! Ты больной! Ты маньяк!
– Не ври! – рявкнул я и слегка придавил ее горло.
Анна попыталась ударить меня по лицу. Несколько оплеух достали меня, но я чуть отстранился от нее.
– Придурок! Маньяк! Псих! – кричала Анна, правда, не слишком громко. – Кому ты нужен, чтобы следить за тобой?
– Я тебе не верю, крошка, – сказал я, снова приблизившись к ее лицу. – Я не верю тебе, ясно? Ни слову, ни крику, ни взгляду. И сейчас я буду тебя убивать.
Я произнес это с такой убедительностью, что мне самому стало не по себе. Анна, однако, не показывала страха. Лишь немного потух ее взгляд и голос стал глуше:
– Ну давай, давай, принимайся, труподел. Изощряйся, людоед.
Я не понимал, что со мной происходит. Я не мог расколоть этот орешек. Я не только бил по нему кувалдой, я подложил его под пресс, но он выдерживал. Все женщины артистки, но не в такой же степени! Анна была готова умереть! Но за что, за какую идею? Ради чего?
Не я, а она меня приперла к стене, заставляя поверить ей. Это была страшная пытка. Я давил ей рукой на горло, выжимая из нее признание, но с каждым мгновением становилось все хуже и тяжелее мне. Я закричал, словно от невыносимой боли, отшатнулся от нее и несколько раз ударил по щекам открытой ладонью. Волосы упали ей на лицо и закрыли его.
Шатаясь, я вышел из сарая, побрел к воде, упал на песок. Теплая волна накрыла меня с головой, обняла и поволокла за собой в пучину. Я не сопротивлялся до тех пор, пока не стал тонуть, поднял голову над водой, отдышался и сделал несколько сильных гребков к берегу. Очередная волна сначала помогла мне, подтолкнув вперед, но затем, на откате, с удвоенной силой потащила назад. Теперь я уже работал руками без остановки. Каждая волна, будто поддразнивая, приближала меня к берегу, а затем, не позволяя выбраться на него, с силой оттаскивала назад.
Океан игрался мной, как пробкой от вина. Я, наивно полагая, что смогу быстро выбраться на песок, растратил силы, и мои движения становились все более слабыми и беспомощными. Я бил по воде, делал нелепые движения ногами, пытаясь достать дна, но было глубоко, и волны накрывали меня с головой.
Я понял, что не смогу выбраться на берег. Эта мысль пришла внезапно, и столь же отчетливо я понял, что это – истина. Здесь, на этом безлюдном диком берегу, черт знает где, на самом краю света, через десять-пятнадцать минут от силы, я отдам богу душу.
Я почти равнодушно воспринял собственную готовность к смерти. Я был грешен, мои цели были чернее ночи, я устал, я запутался…
Вода была горько-соленой. Я стал отплевываться, попытался лечь на спину, чтобы сохранить остаток сил, но меня тотчас накрыло волной, придавило страшной тяжестью, протащило по донному песку, перевернуло ногами к берегу.
Конец был страшен. Я умирал от удушья, я отталкивал себя от дна, но вода втирала меня в песок, закапывала живым, и очень быстро наступил момент, когда я перестал бороться за себя…
Не понимаю, как она нашла меня под водой. Я почувствовал ощутимый рывок за волосы и, очутившись на поверхности воды, вдохнул воздуха, а когда очередная волна снова накрыла меня, то стал кувыркаться в белой пене уже с Анной вдвоем, что было намного легче, чем одному. Она сейчас была сильнее меня и вовсе не топила, что, по всем законам логики, должна была сделать. Все время оттаскивая меня к берегу, она вырвала меня из волн и, когда я упал на сухой и теплый песок, оставила меня в покое.
Я еще тяжело дышал, не веря в свое невероятное спасение, еще лежал на песке, впитывая в себя его тепло, чувствуя, как берег содрогается под тяжестью падающих волн, а Анна, пошатываясь, увязая по щиколотки в песке, брела куда-то прочь от меня, и потемневшее от воды и налипших водорослей бархатное платье плотно прилипло к ее телу, а мокрые волосы тонкими косичками раскачивались над ее белыми плечами.
