– Эй! – услышал я за своей спиной и обернулся.
Незнакомый мужик далеко не юного возраста в драных кроссовках, из которых выглядывали пальцы с желтыми кривыми ногтями, в тренировочных брюках с вытянутыми коленками и вылинявшей майке неопределенного цвета смотрел на меня из-под рваных краев соломенной шляпы. У него был очень воинственный вид, но едва я выпрямился, как он отскочил подальше и схватил попавшуюся под руку палку.
– Не подходи, огрею, – не совсем уверенно предупредил он.
Я не предпринимал ничего, что могло бы напугать обитателя синего навеса, и с любопытством рассматривал его немощную фигуру и нищенский прикид. «Классический образец отечественного наркомана», – подумал я про него, хотя еще никогда в своей жизни не встречался с наркошей.
Бродяга, почесывая давно не бритые щеки грязными ногтями, помахивал палкой перед моим лицом. Его небесно-голубые глаза глубоко ввалились, под ними, словно воск со свечи, свисали сизые складки. Во рту отважного воина не хватало нескольких передних зубов, и сквозь промежутки проглядывала утробная чернота.
– Огрею, – повторил он уже совсем слабым голосом, когда я выдернул палку из его руки и откинул ее в сторону.
– Денег хочешь? – спросил я как можно более ласково.
Он криво усмехнулся, демонстрируя желтизну редких зубов, и как-то странно пожал плечами.
– Ну тебя на фиг!.. Уй, не подходи! У меня первый разряд по боксу…
– А сейчас ты на тренерской работе? – спросил я, хватая наркошу за мосластое плечо.
Он сделал попытку увернуться и чуть не свалился с камня.
– Да что ты такой запуганный? – удивился я.
– Ну тебя на фиг! – повторил он, с опаской следя за моей рукой. Похоже, этого человека много били в жизни. – Я не на тренерской. Я тут начальник лагеря.
Я вынул из кармана совершенно размокшие купоны и протянул слипшуюся стопочку.
– На, возьми. Купишь потом себе колбасы. Или «косячок» – что больше нравится. А сейчас помоги мне разыскать Танюшу.
– Какую еще Танюшу? – просипел он.
– Не дури. Знаешь, какую.
Человек осторожно расклеивал купоны и не смотрел на меня. Когда он пересчитал сумму и снова поднял свои лазурные глаза, перед его лицом покачивалась «фенечка».
– Узнаешь?
– Кхы!.. Кхы!.. – откашлялся наркоман. – А ты кто? Мент?
– Допустим.
– Ментов не люблю, – ответил он и, наглея, покосился на мои карманы.
– У меня больше нет денег, – признался я.
– А ты мне все равно ничего не сделаешь, – неожиданно сказал наркоша, словно я начал его в чем-то обвинять. – Докажи, что коробочка моя. Можешь обыскать! Карманов нема. Личных вещей тоже. Прописка тоже отсутствует…
– Послушай, – прервал я его. – Я ни в чем не собираюсь тебя обвинять. Мне всего лишь нужна Татьяна, которая приехала сюда из Кемерова. Ты знаешь, о ком я говорю. Если будешь валять дурака – посажу на месяц в СИЗО. А там уже не покуришь.
– А ты меня не пугай. С меня взятки гладки. Я, можно сказать, вообще некурящий. А на что тебе Танька?
У меня отлегло от сердца. Ошибки не произошло. Во всяком случае этому «начальнику лагеря» Татьяна знакома.
– Сумочку вернуть надо.
– Стал бы ты из-за сумочки ее шукать, – не поверил он. – Нету у меня морального права выдавать тебе Таньку.
Время шло, а этот бомж водил меня за нос, наглея с каждой минутой. Пришлось применить жесткие меры. Быстрым движением я схватил «начальника» за ухо, пригнул его голову книзу, заставляя опуститься на колени, и прижал щекой к камню.
– Ну как, появилось моральное право? – спросил я.
– А-а! – негромко заскулил бомж. – Лицо поцарапаешь!.. Вот такая, значит, демократия у нас? Лицом об землю?.. Не дави ж так, рубаху порвешь!..
– Где Танька? – повторил я.
– Где, где – в фанде! – выругался он. – С любовником своим откололась…
– С каким любовником?
– У-ю-юй! Ухо оторвешь, уже не слышу тебя, совсем не слышу…
Я разжал пальцы. «Начальник» сел, потирая покрасневшее ухо, глядя на меня исподлобья, как дворовый пес, которому влетело от хозяина.
– С каким-каким! – плачущим голосом ответил он. – С простым. Ты что, не знаешь, какие любовники бывают? – И стал умолять меня: – Ты Таньку не трожь. Она хорошая. Она нам всем как сестра. Она лечит, она жалеет, она песни красивые поет…
– Да хватит тебе причитать! – оборвал я его, с удивлением замечая на щеках бомжа слезы. – Ничего плохого я ей не сделаю. Скажешь, где она, – и я уйду.
– Уйду в фанду, – пробормотал бомж, все еще потирая ухо, которое уже полыхало, как солнце на закате. – Откуда мне знать, где она гуляет. Я в личную жизнь не суюсь. У нас здесь друг за другом не следят. Нагуляется – сама вернется.
– Давно она ушла?
– Давно. Дня четыре назад. Точно не помню.
– Как выглядел любовник?
– Чего?
– Ну, на кого похож?
– На кого? А хрен его знает, на кого. На тебя! И рост вроде такой же, и лицо, и все такое…
Я начинал терять терпение.
– Кажется, тебя надо снова за ухо подергать, – пригрозил я.
– Да что ты привязался! – заскулил бомж. – Не знаю я того любовника. На кой хрен он мне сдался? Мои глаза что – фотокарточки печатают, чтоб я запоминал всякого? Я бачил его всего-то раз.
– Ну ладно, кайфолюб, – жестко сказал я. – Наш разговор только начинается. Я из тебя всю душу вытрясу. Ты у меня о «косяке» до конца своей поганой жизни мечтать будешь…
– Ну чего ты распалился?! Чего?! – почуяв угрозу в моем голосе, заволновался бомж и на всякий случай привстал. – Чего ты сразу про «косяк» гонишь? Чего к стенке припираешь?
– Слушай же, вобла сушеная, – произнес я, глядя в голубую бездну глаз бомжа. – Твоя Танька подозревается в убийстве банкирши. Если станешь что-то скрывать и валять дурака, то пройдешь по делу как соучастник.
– Ага, соучастник-фуясник, – закивал он головой. – Я за Таньку не в ответе. Я ей не папа. Приехала – уехала, мне до нее дела нет.
– Тогда чего же ты, как червь навозный, извиваешься?
– Да я как на духу все отвечаю, а ты цепляешься, как креветка за плавки! Неделю как ушла. С мужиком. Ну, не помню я его, не помню, не дал бог светлой памяти!
– Не только памяти. И мозгов он тебе не дал, – вздохнул я. – Этот мужик много раз бывал здесь?
– Два… Или пять. Придет, свистнет, а Танька все дни напролет в воде сидит. Он свистнет, а она голой из воды выскочит, как селедка на крючке, шорты на задницу натянет – и к нему. День или два ее нет. Ну, это ясно, чем занята, – свой кошачий хвост как можно выше задирает, то есть тащится, как молодежь нынче говорит. Придет – отсыпается под навесом. Я ее чайком отпаиваю. У нее глаза бешеные, сама как дурная, хохочет все время, и еще пару раз рвало ее сильно. Я думал, что помрет.
