Вдруг мимо нас по встречной полосе с воем пронеслись черные «Волги» – штуки три или четыре. Мой водитель быстро сообразил и, вырулив на встречную полосу, помчался вслед за ними. Гаишники если и обратили на нас внимание, то уже слишком поздно. Пристроившись в хвост черным машинам, мы мчались вдоль бесконечной вереницы автомобилей.
– Неужели они все едут на похороны Милосердовой? – не поверил я.
– А куда ж еще? Ты посмотришь, что на кладбище будет твориться. Туда с вечера три грузовика с милицией поехали. Беспорядки могут быть.
– Отчего же беспорядкам быть?
– Как отчего? Народ недоволен. Была Милосердова жива – каждый имел дополнительно к пенсии или заработку. А что, разве плохо? Я тоже с каждой пенсии десяток акций брал. Правда, долго не хранил, обычно через месяц сдавал. Выходило, знаешь, не слишком много, но кое-что мог себе позволить. А другие по сто, а то и по двести акций на руках держали. Кто на что копил. Кто на собственные похороны, кто на машину, кто на отдых. И все в одно мгновение – пшик! Наверное, целые миллиарды пропали. Кто ж поверит, что это несчастный случай?
– Не знаю, – признался я.
– Вот видишь! А дело тем не менее прикрыли, Гурули, этого жулика, выпустили. Не иначе здесь идет большая игра.
– А почему вы думаете, что Гурули – жулик?
– Да потому, что он теперь с милицией и властями заодно. Чуть припугнул их, как они лапки кверху и дверку тюрьмы нараспашку. У них, чтоб ты знал, тайный договор: ты нас не трогаешь, а мы – тебя.
– Значит, вы думаете, что деньги присвоил Гурули?
– Я думаю, что он щедро поделился с нашими, так сказать, народными избранниками. И людям, конечно, это не понравилось. Вот потому сегодня на похороны полгорода придет… Вы, кстати, тоже вкладчик?
– К сожалению, – соврал я.
– И много у вас акций, если, конечно, не секрет?
– На двадцать пять тысяч долларов.
Больше он со мной не разговаривал.
У следующего поста ГАИ тот же фокус не прошел. Пропустив «Волги», милиционеры отчаянно замахали нам жезлами, словно намеревались выбить стекла в нашей машине. Водитель притормозил, свернул на свою полосу и воткнул машину в узкое пространство между другими автомобилями.
Мы опять встали и, по всей видимости, надолго.
– Далеко еще? – спросил я.
– С километр.
Я рассчитался с водителем и вышел из машины. По обочине дороги к кладбищу шел поток людей, словно паломники – к святому месту. Кладбище, напоминающее зеленый остров среди поля, уже и без того было заполнено людьми. Чем ближе я подходил к месту, тем чаще меня толкали со всех сторон, тем медленнее я шел и в конце концов уперся в толпу, стоящую перед главными воротами непреодолимой стеной. Увидеть что-либо, как и протиснуться вперед, было невозможно. Кажется, траурный митинг у могилы приближался к концу, потому что по толпе прошла волна, похожая на единовременный вздох; люди заволновались, стали привставать на цыпочки; в некоторых местах над головами взлетели транспаранты и плакаты с черными лентами. Я не видел, что на них было написано. Должно быть, то же, что я уже читал на митингах.
Сзади, подвывая мотором, сквозь толпу протискивался «Москвич» с фургоном. Он не сигналил, а буквально напирал на толпу, и люди на несколько секунд расступались перед машиной. Рядом с водителем сидел милиционер. Высунув голову из окна, он негромко повторял как заведенный:
– Дорогу! Дорогу! Дорогу!
Я оказался совсем близко от «Москвича», и его борта проскользили по моей груди. Однако машина не стала въезжать на территорию кладбища и остановилась перед входом. Водитель долго не мог открыть дверцу – ее прижали десятки тел. С трудом вытолкнув себя из кабины, он принялся изо всех сил расталкивать всех подряд локтями.
– Товарищи, ну нельзя же так! Товарищи, черт вас подери, дайте дорогу! – причитал он, но никто из «товарищей» особенно не реагировал на его слова. Наконец водитель сильным толчком в грудь оттеснил меня и, наступая на ноги, принялся раскрывать дверку фургона. Сюда же проталкивались двое молодых парней в черных костюмах. Водитель наполовину влез в фургон и вытащил оттуда венок, перевязанный черной лентой. Я успел разобрать надпись: «Эльвире Леонидовне от служащих банка «Коктебель-инк». Венок подхватил один из парней в черном и, подняв его над головой, стал протискиваться к входу. Водитель вытащил второй и, исколов мне лицо хвойными ветками, передал его другому парню.
– Только побыстрее! – крикнул он им, хотя я не представлял, как в такой толпе можно было двигаться «побыстрее».
Тут я понял, что надо сделать. Аккуратно отодвинул в сторону гражданина в голубой рубашке, стоящего впереди меня, и, оказавшись рядом с водителем, сказал:
– Давай мне, я отнесу.
Водитель недолго колебался, мельком посмотрел на мое лицо, черную футболку, джинсы и полез за очередным венком. Он был поскромнее предыдущих, а на траурной ленте значилось: «От студентов факультета маркетинга и менеджмента». Как и мои предшественники, я поднял венок над головой и танком пошел вперед. Омоновцы, стеной стоящие на входе, пропустили меня без всякой задержки, и я облегченно вздохнул, оказавшись на территории кладбища, заполненной намного меньше, чем подступы к нему.
Я шел по присыпанной гравием дорожке с хвойным венком над головой, словно замаскированный разведчик в тыл врага. Приятный терпкий запах свежих веток напоминал мне далекое детство и наполнял душу ожиданием какого-то праздника, а не траурной церемонии.
Центр кладбища, где, подобно клюквенному полю, среди зелени кустов торчали сотни обнаженных голов, покрасневших от жары и переживаний, был окружен еще одним милицейским заслоном. Милиция здесь была настроена жестко.
– Куда вы претесь?! – шепотом проговорил майор милиции, отталкивая меня от себя. – Не видите, митинг идет.
Я опустил венок ниже, чтобы майор мог догадаться о его предназначении. Кажется, я кольнул его в лицо иголками.
– Обойдите, черт вас возьми! – жутким шепотом выругался он. – По кругу! Чтоб вашего духу здесь не было!
Я поднялся по дорожке выше, протиснулся между черными «Волгами», которые не вместились на дорожке и наехали колесами на старые могилы с покосившимися деревянными крестами. Возле машин крутились аккуратно подстриженные парни в малиновых пиджаках и c радиотелефонами.
С пригорка я смог рассмотреть четырехугольную яму, закрытый гроб с бронзовыми ручками по бокам, похожий на гигантскую шкатулку для драгоценностей, из красного полированного дерева, поставленный на складной каркас, людей в черных костюмах, провода, микрофоны, колонки, цветы, цветы, цветы…
От ноши у меня стали неметь руки, и я взял венок на манер щита. Меня пропустили, хотя придирчиво осмотрели и даже обыскали. Я пошел вниз, стараясь не задеть венком мужчин и дам. Загорелый мужчина зрелого возраста, одетый в строгий костюм, держал в руке микрофон и, опустив голову, молча скорбел. Не меньше минуты он подыскивал слова соболезнования, после чего голосом, от которого у меня побежали мурашки по коже, произнес:
