– Не зарекайся! – безапелляционно ответил я и наклонился над щекой сержанта. – Послушай, братан, тормозни-ка у троллейбусной остановки.
– Куда тебя еще понесло? – устало спросил Кныш.
– Мне с вами не по пути. – Я открыл дверцу и помахал на прощание Леше. Тот как-то жалостливо глянул на меня, словно я оставлял его на тонущем корабле.
– Может, я пойду с тобой? – без всякой надежды спросил он.
– Увы, мой друг! К любимой женщине вдвоем не ходят.
«Эх, Леша, Леша, – подумал я, глядя вслед «уазику», – что ж ты натворил!»
* * *
Троллейбусы на Симферополь отправлялись каждые пятнадцать минут, и мне не долго пришлось томиться от предгрозовой духоты. В троллейбусе, продуваемом сквозняком словно на палубе несущегося по морю катера, я уснул, привалившись к окну, и открыл глаза, когда мы уже выруливали на площадь железнодорожного вокзала.
Отыскать в малознакомом городе среднюю школу номер двадцать три оказалось делом более сложным, чем мне представлялось сначала. Подростки школьного возраста на мой вопрос пялили на меня глаза так, словно я спрашивал про двадцать третий публичный дом. Люди постарше пожимали плечами, и все как один утверждали, что они не здешние. У меня сложилось впечатление, что в Симферополе в сезон практически невозможно найти коренного жителя.
Через час утомительных поисков я вошел в прохладный школьный вестибюль, поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в учительскую.
– Что вы хотите? – спросил меня молодой мужчина в легкомысленной футболке – преподаватель физкультуры, наверное.
– Я ищу Наталью Ивановну.
– Наталью Ивановну, Наталью Ивановну, – забормотал физкультурник, подходя к стенду с расписанием. – А у нее сейчас урок.
– И скоро он закончится?
– Он только начался, – усмехнулся учитель. – Присаживайтесь, подождите.
Я глянул на часы, хотя времени у меня было хоть отбавляй. Просто я от природы крайне нетерпелив. Нет для меня страшнее пытки, чем чего-либо ждать. Учитель заметил мой жест.
– Собственно, вы можете заглянуть к ней в класс, если у вас срочное дело.
– Очень срочное, – подтвердил я.
– Десятый «Б». Это на третьем этаже, по центральному коридору.
Я поблагодарил физкультурника, поднялся наверх и приоткрыл дверь с табличкой «10-й «Б».
Пожилая женщина, сидя за столом и подперев щеку рукой, устало говорила классу:
– Что вы понимаете в любви? Любовь – это вовсе не чувство. Это не порыв, не страсть, если хотите…
Она обратила внимание, что все ученики с любопытством смотрят куда-то в сторону – на мою побитую физиономию и перевязанное бинтом колено, и тоже повернула голову.
– Вам что?
Я подумал, что она не узнала меня.
– Извините, Наталья Ивановна. У меня очень срочное дело к вам. Мы с вами недавно встречались…
– Да, я отлично вас помню! – перебила она меня. – Вы же из газеты, я права? Зайдите, не стойте в дверях, а то меня продует сквозняком.
Класс затаил дыхание, предчувствуя смену обстановки. Он не хотел слушать о любви и страсти. Его куда больше интересовали мои зияющие дырами брюки и перебинтованное колено.
Мне пришлось зайти, хотя я бы предпочел, чтобы учительница вышла в коридор.
– Вы очень торопитесь? – спросила она и, не дав мне ответить, добавила: – Сядьте за последний стол и послушайте. Мы говорим о нравственных ценностях, о любви к ближнему и сострадании. Считайте, что это будет преамбулой к нашей с вами беседе.
Я сел рядом с полусонным юношей, который, низко пригибая голову, грыз кончик ручки.
– Из какой газеты? – прошептал он.
– «Криминальный вестник», – не задумываясь ответил я.
– А вы что, с разборок или как? – спросил он, с любопытством оглядывая мой вид.
Я едва досидел до конца урока. И как я раньше мог просиживать за партой по шесть часов в день?
Когда грохочущая лавина учеников очистила класс и после них остались лишь запахи духов и табака, Наталья Ивановна протянула мне полиэтиленовый пакет, набитый тетрадями.
– Поухаживайте… Для учителя литературы и языка самое трудное – разбирать почерк и носить домой сочинения. Потому у меня плохое зрение и хронический остеохондроз. Как, простите, вас величать?.. Ну что ж, Кирилл Андреевич, идемте ко мне, будем пить чай и говорить об Эльвирочке.
Мы спустились вниз. С крыши подъезда ручьями стекала дождевая вода, тяжелые капли с шелестом стегали асфальт, и на нем суетились, словно мячики для пинг-понга, серые пузыри.
– Ну вот, как некстати! – сказал я.
Учительница посмотрела на меня едва ли не с возмущением.
– Что значит некстати? Очень даже кстати! Вы не любите грозу?
– Я люблю смотреть на дождь из окна квартиры.
– Правда? – Мой ответ ей не понравился. – А вы производите впечатление отважного рыцаря… Ну, ничего, не сахарный.
С этими словами она решительно пошла под струи. Мне ничего не оставалось, как поднять воротник куртки и последовать за ней.
– Дождь, голубчик, – это естественная природная среда, – говорила она мне. – Тетрадочки возьмите под мышку, чтобы не намочить. Лет десять назад все повально писали шариковыми ручками. А шарики влаги не боятся. Теперь же пошла мода на перьевые. «Паркеры», «Пилоты», еще какие-то – всего не запомнишь. Особенно мальчики любят ручками друг перед другом хвастать… Сейчас налево…
«Неплохое начало, – подумал я. – Если ее как следует разговорить, то потом и не остановишь».
– Вы сами из Симферополя? Из Судака? Что вы говорите! О! – покачала она головой. – Это моя несбывшаяся мечта – жить на побережье. Если бы это произошло, я купалась бы в море круглый год.
– Вообще-то от Симферополя до моря не так уж и далеко.
– Нет, голубчик. До моря далеко. Меня хватает только на то, чтобы четыре раза в год подниматься на плато Чатыр-Даг. Вы знаете, где находится плато Чатыр-Даг?
– Что-то не припомню.
– Это по дороге на Алушту, как раз напротив перевала. Высота – тысяча двести сорок пять метров над уровнем моря. Эти восхождения – мой особый ритуал. Один раз весной, один раз летом, потом – осенью и зимой.
– Даже зимой?
– Да, – кивнула она. – Представьте, даже зимой. Пока меня на это хватает. Я сшила себе бахилы с влагоотталкивающей пропиткой, купила две лыжные палки и замечательную штормовку – придем, покажу. Рано утром доезжаю до перевала – и вперед! Вечером, когда возвращаюсь домой, еле переставляю ноги. Но зато какое великолепное чувство испытываю при этом!.. Вы еще молоды, и вам не понять нас, стариков.
– Ну почему же…
