Дискуссия не входила в планы Дзюбы. Он кисло улыбнулся и махнул рукой, великодушно оставляя за мной право иметь собственное мнение. Я ждал, когда же наш разговор коснется судьбы Ирины.
– Не буду спорить, – сказал он. – Это я так, в качестве преамбулы. Мне хочется услышать от тебя другое. Ты человек авторитетный, в городе тебя многие знают, твои расследования всегда объективны, и подкупить тебя невозможно. А потому результаты твоего последнего расследования для меня очень важны.
– Какие результаты? – насторожился я.
– Ты же был на «Горке» до пожара и во время него, так ведь? – ради формальности, как о непреложной истине, спросил Дзюба. – Значит, ты можешь подтвердить, что художественную студию, как и детский культурный центр, поджег Бари Селимов.
Вот, значит, к чему мы пришли! Нежданно-негаданно всплыло имя художника Бари Селимова.
– Студию поджег Бари Селимов? – повторил я и усмехнулся, потому как это утверждение было глупостью. – Зачем ему надо было поджигать студию, в которой он сам же работает?
– Селимов – мусульманин, – отчетливо артикулируя, словно для тугоухого, ответил Дзюба. – Как все фундаменталисты, он хочет насадить свою веру. И потому умышленно устроил поджог, чтобы на месте детского культурного центра построить мечеть.
Я рассмеялся. Сотрудник телекомпании оторвался от окуляра и испуганно посмотрел на меня.
– Ничего смешного не вижу, – бледнея, произнес Дзюба. Он нервно рвал на кусочки лист бумаги и скручивал из них червяков. – Ты заходил в мастерскую незадолго до пожара. Так? Видел там Селимова. Правильно? И почувствовал сильный запах бензина…
– Запаха бензина не было, – не согласился я. – Пахло только масляными красками.
– Правильно! – обрадованно воскликнул Дзюба. – Запах бензина очень напоминает запах красок! Ты просто ошибся!
– Я не ошибся, – сказал я и уловил в своем голосе непроизвольную угрозу. – Ты все ставишь с ног на голову.
Дзюба неуловимо изменился в лице. Мне показалось, что он вдруг сразу постарел лет на десять. От него повеяло холодком, как из распахнутого настежь холодильника.
– Вацура! – стальным голосом произнес он, привставая с кресла. – Хватит корчить из себя героя! Не забывай, что ты не собой жертвуешь! Пожалей свою подругу! Селимову все равно сидеть за решеткой, потому что мы так решили! Ибо знаем, что «Горку» подожгли исламские фундаменталисты, никто другой этого сделать не мог! И мы это докажем, Вацура! Докажем! Твои показания мало что изменят. Само население уже хочет, чтобы было так. Понимаешь ты это или нет?! Люди хотят, чтобы виновниками пожара были мусульмане! И народ воспримет твои показания как глоток свежего воздуха, как луч света во мраке!
– Это какой такой народ? – спросил я. – И с каких пор ложь стала лучом света?
Дзюба вылетел из-за стола, будто туда заползла гадюка. Подбежав ко мне, он едва не протаранил мой лоб своим носом.
– Ты называешь ложью недоказанную правду, – зашипел он.
Я чуть отстранил Дзюбу от себя, потому как уж слишком навязчиво пахло от него коньяком.
– Послушай, Ник, а ты в самом деле в это веришь? Или просто это выгодно Сиченю, которому ты служишь?
– А вот об этом не надо! Не надо! – злобно произнес он, едва не кусая меня. – Ты лучше думай об Ирине. Я освобожу ее немедленно, если ты скажешь, что видел, как Селимов обливал бензином мастерскую.
– Этого не было, Ник. Зачем мне говорить то, чего не было? Лучше я расскажу то, что было. Например, про милиционеров, которые за деньги пропускали к пожару мародеров…
Дзюба вскинул над головой худые ломаные руки и крикнул:
– Молчать!
Потом нервно прошелся по кабинету, злобно поддевая ногой извивающиеся на полу телевизионные шнуры.
– «Не было», «было», «правда», «неправда»… – передразнил он смягчившимся голосом. – Да какая тебе разница! Кто и когда узнает, правду ты сказал или нет? Все смешалось в этом мире! «Да» и «нет» – это кубики, из которых умные люди возводят монументальные строения, и важно только знать, какой кубик куда положить. Если ты скажешь, что Селимов – поджигатель, то твоя девственная совесть не будет страдать от бесчестья, поверь мне! Потому что от твоей лжи не прольется кровь, не заплачут дети, не взорвутся дома. Она не будет нести в себе зла! Напротив, ты поможешь моей партии идти дальше, к высоким целям, не проливая ничьей крови. И твоя Ирина немедленно выйдет на свободу, и ты обнимешь ее через каких-нибудь пять минут! Подумай, Кирилл! Чем ты жертвуешь?
– А мне не хочется, чтобы твоя партия шла дальше! – заявил я.
Дзюбу словно током ударило. Он резко повернул голову в мою сторону, оскалил зубы:
– А что же ты хочешь? Чтобы снова начались пожары? Чтобы мы с Сиченем подорвали центральный причал и разнесли в клочья сотни детей? Ты этого добиваешься?
Дзюба тотчас прикусил язык. Он понял, что проговорился, сказал то, чего не следовало бы говорить. Опустив голову, прошелся по кабинету, раздумывая, как бы выкрутиться. Но, по-видимому, решил: «Ну и ладно. Так даже лучше. Будем говорить открытым текстом!»
– Ник, – сказал я. – У меня уже не осталось никаких сомнений, что ты и твои единомышленники – дегенераты и подонки. Рано или поздно, но какой-нибудь суд разберется с вами за все, что вы натворили и еще только собираетесь натворить. Я больше не хочу с тобой разговаривать. Меня от тебя тошнит.
Выпалив это со свойственной мне горячностью, я решительно направился к двери, чтобы выйти, спуститься вниз и взломать решетку «обезьянника», в котором сидела Ирина. Но я не смог выйти даже в приемную. Два вооруженных дебила в камуфляже, бронежилетах и масках, похожие на роботов, преградили мне путь и втолкнули обратно в кабинет.
– В чем дело? – спросил я у Дзюбы. – На каком основании ты меня задерживаешь?
– А разве ты не знаешь? – захлопал глазами Дзюба и гнусно улыбнулся. – Ты подозреваешься в убийстве.
– Что?! В каком еще убийстве?!
– В убийстве врача «Скорой помощи», – с явным удовольствием ответил Дзюба. – Он не появляется ни дома, ни на работе. Свидетели утверждают, что ты увез его ночью на берег моря. Или я снова говорю неправду? А?
Я сел на стул, намертво стиснув зубы. Дзюба очень постарался потуже затянуть на моей шее удавку. Конечно, я могу ответить, что врач жив, только мучается от тяжелого похмелья на борту «Галса». Дзюба скажет: показывай, где яхта. Если я это сделаю, то «Галс» снова попадет в руки Фобоса и его банды. И тогда они наверняка доведут до конца свое черное дело…
– Мне тебя искренне жалко! – Дзюба вернулся к своему столу и снова принялся поправлять письменный прибор, часы, стопку бумаг. – И не потому, что тебя ожидают пытки. Я знаю, что ты легко переносишь физическую боль. Я знаю, что ты храбр. И потому обычным тюремным набором тебя не запугать. И все-таки ты будешь очень сильно страдать.
