– Уф-ф! – с облегчением вздохнул Чекота, глядя на Ворохтина. – А я подумал, что это медведь!
– Штаны сухие? – спросил его кто-то. Снова раздался смех, и его эхо отозвалось из глубины леса.
– Господин спасатель решил напоследок еще раз выполнить свой долг? – беззлобно произнес Саркисян и, вероятно, желая успокоить Ворохтина, по-свойски добавил: – Представляешь, а мы не можем ее найти! Она не отзывается!
– Как это – не можете найти? – не понял Ворохтин и огляделся. – Вы осмотрели остров?
– Это ж не Тверская! – отозвался один из техников. – Здесь темно!
– Надо прочесать остров, – сказал Ворохтин.
Группа восприняла это предложение без энтузиазма. Над скомканным одеялом повисла тишина.
– Мы уже отсняли все, что надо, – за всех высказался Саркисян. – Страху нагоним – будь здоров!
– Да и темно уже слишком, – поддержал его Чекота.
– Мы с рассветом продолжим, – сказал Саркисян.
– Извините! – вдруг раздался в темноте женский голос, и в первое мгновение все подумали, что это Лена. Но в круг вышла Кира. Она часто дышала, словно ей пришлось немало пробежать.
– И тебе тоже не сидится в теплой палатке? – с умилением произнес Саркисян, узнав Киру. – Вот молодежь! Ни сна, ни покоя!
– Вы меня даже не подождали! – обиженным голосом произнесла журналистка. – Мне пришлось за вами на веслах…
– Зря приплыла, – сказал Саркисян. – Мы возвращаемся.
– А как же Лена? – произнесла Кира. До нее только сейчас дошло, что группа вовсе не собирается искать пропавшую женщину.
– А что Лена? Что мы еще можем сделать? – пожал плечами Саркисян. – Мы остров два раза оплыли, и кричали, и свистели… Надо дождаться рассвета. Так что, малыш, поехали на базу греться.
Он попытался обнять девушку за плечи, но Кира отступила на шаг, и Саркисян шлепнул ладонью по сосновому стволу.
– Оставь мне фонарик, – сказал Ворохтин.
– Конечно, нет проблем! – охотно согласился Саркисян, пытаясь оттереть с ладони вязкую сосновую смолу. – А ты, значит, попытаешься найти иголку в стоге сена?
– И мне тоже фонарик! – попросила Кира.
– Тебе лучше вернуться, – посоветовал ей Ворохтин. Он взял протянутый оператором фонарик и посветил в глубь леса.
– Если найдешь что-нибудь интересное, – негромко произнес Саркисян, желая примирения, – не сочти за труд позвонить мне. Я буду здесь через пять минут.
– Я сам справлюсь, – ответил Ворохтин, вглядываясь в кусты, освещенные фонариком.
Саркисян помолчал и сделал еще одну попытку:
– Может, будем считать, что никакого заявления ты мне не писал?
Ворохтин повернулся к Саркисяну и посветил ему в лицо:
– Я никогда не отказываюсь от своих слов, запомни это!
– Почему тогда приплыл сюда?
– Потому что, кроме меня, здесь никто не способен оказать квалифицированную медицинскую помощь.
– Ах, да! – усмехнулся Саркисян. – Конечно. Клятва Гиппократа. Понимаю… – Он повернулся к своей свите, терпеливо ожидающей его, и коротко сказал: – На базу!
Группа пошла к воде. Еще некоторое время по прибрежному песку прыгало световое пятно, затем раздался звук мотора. Он постепенно слабел, пока не утих совсем. И воцарилась тишина.
– Тебе захотелось приключений? – спросил Ворохтин. Он медленно шел напролом через заросли, направляя луч света то вправо, то влево.
– Просто мне стало жалко эту женщину, – едва слышно отозвалась Кира из-за его спины.
Она тоже светила фонариком, но не столько себе под ноги, сколько по сторонам. Глаза ее были широко раскрыты и полны напряженного ожидания. Скорее всего она пожалела о том, что осталась на острове. Когда она стояла в кругу нескольких мужчин, разговаривающих громко и весело, ей не было страшно. Но сейчас ее душа леденела от ужаса.
Ворохтин так резко остановился, что Кира едва не наступила ему на пятки.
– Лена-а-а!! – неожиданно крикнул Ворохтин.
Кире показалось, что у нее в груди сердце остановилось.
– Ой, лучше не кричите! – прошептала она.
– Почему?
Тут она прижала палец к губам:
– Тихо!
Ворохтин замолчал. Они замерли и прислушались. Какая-то птица, громко хлопая крыльями, взмыла в черное небо. Ветка клена, освещенная тонким лучом, покачивалась еще неправдоподобно долго.
– Мне показалось… плачет кто-то, – произнесла Кира.
– Плачет?
Они снова замолчали, вслушиваясь в тишину. Ворохтин вынул из кармана радиостанцию и нажал вызов.
– Не дыши! – сказал он.
Минуту они стояли неподвижно, даже фонарики зачем-то погасили, словно свет мог каким-то образом препятствовать звукам, но не услышали ничего, кроме биения своих сердец.
– Почему она не отзывается? Как вы думаете? – спросила Кира. Волей-неволей она приблизилась к Ворохтину настолько, что коснулась его плечом. Только теперь она заметила, что он выше ее почти на голову, а Ворохтин мимоходом подумал о том, какая журналистка, однако, мелкая.
На вопрос он не ответил, потому как ответа не знал. Предполагать, конечно, можно было всякое, но в такой мрачной обстановке эти предположения лучше было не произносить вслух.
– А может, ее тут уже и нет, – прошептала Кира, очень желая, чтобы именно так оно и оказалось.
– А куда ж она делась? – спросил Ворохтин.
Кира лишь плечами пожала. Чем дальше они углублялись, тем тревожнее становилось на душе у девушки. Она представила, что участвует в «Робинзонаде» и живет на этом острове. Ночь, одиночество, непроглядная темень. Она накрывается одеялом с головой в своем ветхом шалаше и вздрагивает от каждого шороха. Ей кажется, что какой-то худой мужчина с серым лицом приближается к шалашу, останавливается в шаге от него и криво ухмыляется. Он ничего не делает, а только стоит и смотрит на шалаш. А она лежит под одеялом и умирает от ужаса…
Ворохтин снова остановился и приказал ей не дышать. Надавил кнопку вызова на радиостанции и прислушался.
– Хуже, если она утонула, – произнес он.
– Да? А почему?
– Тогда ее рация уже не подаст сигнала.
Он пошел дальше, наступая тяжелыми ботинками на сухой валежник. Кира мимоходом обернулась, посветила назад и, убедившись, что за ними не идет ни бледный, ни розовощекий мужчина, немного успокоилась.
– А почему вы решили оставить шоу? – спросила она.
– Я же не спрашиваю тебя, почему ты решила написать про шоу?
– Мне приказал главный редактор… Ой, крапивы сколько! А вы когда уедете?
