– От себя? – лепетал он. – Мы же и так вниз падаем…
– Дави на нее, гермафродит, таракан вонючий, плесень подвальная!!
Я почувствовал, что хвост медленно приподнимается. Это было почти невероятно, но Глушков сумел выровнять вертолет и придать ему горизонтальное положение.
– Высота? – крикнул я ему, еще не веря в то, что наша гибель переносится на некоторое время вперед. – Какая высота?
– А хрен ее знает, какая! – отозвался Глушков, мельком посмотрев в боковое окошко. Он несколько пришел в себя и, почувствовав, что машина вдруг стала слушаться его, осмелел.
– Справа от тебя, на приборном щитке, есть высотомер. Что-то вроде часов со стрелками.
– Ага, вижу! Нашел! Только стрелки идут в обратную сторону.
– Мы падаем, – простонал я. – Часовая стрелка указывает километры, а минутная – сотни метров… Так сколько там сейчас?
– Стас! – прохрипел лежащий рядом Гельмут. – Пока есть немночко время, я хочу вам сказать…
– Вы снова про свой чек?! – вспылил я и дернул ногами, словно хотел пробить стальной пол «кошками».
– Так что здесь тянуть на себя, черт вас всех возьми?! – крикнул Глушков.
– Слева от тебя, внизу, ручка шаг-газа. Плавно – слышишь, болван? – плавно потяни ее вверх. Там, на каком-то приборе, должны обозначаться обороты в процентах. Доведи до девяноста пяти, не больше! Ты понял?
– Да понял, понял, не надо учить! – огрызнулся Глушков, и вслед за этим я услышал характерный накатывающий рокот лопастей: увеличивая угол, они «загребали» больше воздуха. Пол задрожал сильнее, вертолет стало раскачивать, и я почувствовал, как потяжелело тело – мы стали набирать высоту.
– Я хочу сказать, – повторил Гельмут, – что имею большой грех перед вами. Я вам говорил неправду. Восхождение на Эльбрус не был миссия примирения…
– Эй, спасатель! – крикнул Глушков. – Что дальше делать? Руководи, тиче!
– Вот и рули теперь, куда хочешь, – с усталым безразличием ответил я.
– Нас несет на гору!
– Наклони ручку в сторону!
– Стас, это бесполезно! – вздохнул Гельмут. – Мы сейчас будем погибать. Я хочу сказать, что на Эльбрусе мы продавали альфа-сульфамистезал связным из Ичкерия.
– Что продавали? – Я сделал вид, что не разобрал этого слова.
– Это, как мы говорим, «соль для храбрость», психотропен стимулятьон…
– Заткнитесь, дедушка! – попросила Мэд.
– Nein, das ist nicht richtig…
[7]
– покачал головой Гельмут. – Илона не есть моя внучка. Она есть мой компаньон.
– Гельмут, вы решили исповедаться? – спросил я.
– Наверное, это так.
– Тогда поторопитесь, вы можете не успеть.
– Стас, я говорил вам неправду…
– Я это уже слышал.
– Этот стимулятьон у Илона покупали люди из Ичкерии. Я не хочу политик, я хочу бизнес, но сделал плохо. Получился плохой бизнес против России.
– Да, это очень плохо, – согласился я. – За это и будете наказаны. А где же этот ваш стимулятор?
– Гельмут, вы сошли с ума! – сказала Мэд из-под немца и поддала ему ногой.
– Он здесь, с нами, – совсем тихо, чтобы не услышал Глушков, произнес Гельмут. – Он спрятан в подошвах вибрам Илоны. Два контейнер, каждый – по один фунт…
– Я снимаю с вас грех, Гельмут, – сказал я и скрипнул зубами: измученное веревками плечо вдруг пронзила острая боль. – Если бы вы успели выписать мне еще один чек на сто тысяч, то было бы совсем хорошо…
– Что? – ахнул немец и после паузы: – Не понимаю. Я никогда не понимаю русских.
Глава 26
Вертолет гнал на высоте пять тысяч метров неизвестно куда, ведомый дрожащей рукой алчного безумца. Мне казалось, что прошла целая вечность после того, как мы оторвались от заснеженного плато, но когда я посмотрел на часы Гельмута, то был немало удивлен: прошло всего двадцать минут.
Некоторое время Глушков не подавал признаков жизни и не экспериментировал с управлением. Он застыл в кресле, глядя через окно на островерхие пики. Сориентировался он или нет – не знаю, но было похоже, что он увидел знакомые очертания.
– Эй! – не оборачиваясь, крикнул он. – Спасатель! Объясняй, как приземляться!
Принимая во внимание такие заявочки Глушкова, я пришел к выводу, что отчаянность и излишняя самоуверенность – результат слабых умственных способностей.
– Ты не сможешь посадить вертолет, – ответил я.
– А ты сможешь?
– И я не смогу.
– По-твоему, мы будем вечно болтаться в небе?
– Ну, насчет вечности можешь не беспокоиться. Скоро закончится керосин.
Глушков помолчал, переваривая информацию.
– По-твоему, я должен ждать, когда закончится керосин?
Я промолчал. Убеждать дурака – себе в убыток. Вертолет дрогнул и стал заваливать нос книзу. Немцы забеспокоились. Гельмут, сидя спиной к кабине, начал крутить головой.
– Как вы думаешь, Стас, что он делает?
– Послушай, спасатель! – крикнул Глушков. – Я тут, в общем-то, во всем разобрался, только не могу понять, как притормозить.
– Выставляешь наружу ногу и притормаживаешь, – ядовитым голосом ответил я.
– Дошутишься у меня, – вяло пригрозил Глушков, понимая, что напугать меня в самом деле уже нечем. – Послушай, а может быть, ты все-таки попытаешься посадить его? Если все обойдется – отпущу.
Глушков был слишком спокоен. На плаху с таким настроением не идут. Значит, был уверен, что все обойдется, что я, покуражившись и отведя душу, все же возьму управление и посажу вертолет. Знал бы, что я искренне не видел никаких шансов на удачу. Что я мог, имея за плечами лишь два года теоретической подготовки в школе ДОСААФ да неполный семестр МИГА, откуда меня досрочно турнули.
– Пол-«лимона», – сказал я.
– Что ты там бормочешь? – не разобрал Глушков.
– Свобода плюс пятьсот тысяч баксов за эту услугу! – рявкнул я.
– Черт с тобой, – согласился он. – Дам я тебе полмиллиона… Я даже все баксы тебе отдам, на кой хрен они мне?
– Ты взял слишком крутой разгон, парень, – сказал я. – Тебе будет очень больно.
– А я боли не боюсь! – зашипел Глушков мне на ухо. – В жизни мне очень часто было больно. Я привык. – Он поднял автомат, оттянул затвор, убедился, что патрон уже торчит в канале ствола, и резким движением вернул затвор в прежнее положение. – И я заставлю тебя подчиняться мне. Ты все сделаешь, что я тебе скажу. Потому что тебе не хочется умирать, верно?
Он заставил меня опустить голову и принялся развязывать узлы. Уже больше минуты никто не контролировал полет вертолета.
