У меня появилось время спокойно подумать о том, в какую очередную авантюру я влез и что может ждать меня впереди.
Через час с небольшим «Черный тюльпан» должен оторваться от земли и увезти меня в Москву. Четыре часа полета, и мы приземлимся в одном из столичных аэропортов. Что потом? Потом гроб под номером 37/99 получит некий Волзов Игнат Юрьевич, погрузит, надо полагать, в грузовик или катафалк и куда-то повезет. Затем я услышу, как со скрипом и треском отрывают доски от ящика, как поддевают крышку гроба – и привет из Таджикистана!.. Можно представить, как вытянутся рожи у тех, кто собирался увидеть в гробу набитое героином чучело.
Я хрюкнул от смеха, повернулся на другой бок и стал дальше предсказывать свое будущее.
Можно, конечно, ради прикола как следует припугнуть этих мафиози, скажем, завыть дурным голосом, закатить глаза, привстать из гроба. Все это, конечно, будет очень смешно. А потом… А потом они, естественно, убьют меня по-настоящему, для начала разогрев утюг на моем животе и отбив почки, вытягивая из меня признание, куда я дел героин. Вполне возможно, что еще полуживого опустят в этот же гроб и зароют где-нибудь в лесу. Приблизительно так оно и будет, в этом можно не сомневаться.
После такой перспективы мне уже не хотелось смеяться. Я поднес к лицу пистолет, отстегнул магазин. Четыре патрона. Фактор внезапности, конечно, давал мне большое преимущество. Когда люди открывают гроб и видят нацеленный в лоб ствол пистолета, состояние полного оцепенения можно гарантировать. Если вскроют гроб, скажем, два человека, то справиться с ними мне будет не сложно. А если пятеро? Или целая банда, обвешанная оружием?
Я, конечно, здорово рисковал, и степень риска до конца осознал только сейчас. Этот цинковый снаряд, бесспорно, забросит меня в самое осиное гнездо, проникнуть куда я давно пытался. Но что я смогу сделать там один?
Я лежал в душном гробу и нервно гладил ладонью рифленую рукоятку пистолета. Я отдал себя в руки судьбы, и сейчас она определяла мою дальнейшую жизнь. Я сделал шаг, ступил на конвейер, который потащил меня в неведомую и опасную даль. Четыре патрона в пистолете, крепкий кулак да голова на плечах – вот все, что я мог противопоставить своему врагу, которому давно объявил беспощадную войну.
* * *
В самолете я умудрился заснуть, и, хотя сон был чутким и тревожным, мне приснился кошмар, будто я проспал прилет, выгрузку и открыл глаза только тогда, когда гроб с почестями закопали в землю. И вот я пытаюсь открыть крышку, бьюсь в нее головой, кричу в окошко, через которое внутрь засыпается влажная земля, задыхаюсь, но все тщетно – там, сверху, уже отгремел оркестр, уже возложены цветы, и люди в черном медленно расходятся, и никто не слышит жалкий вопль, доносящийся из-под земли.
Наверное, я проснулся от собственного крика и несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к бешеному стуку сердца. Мерно гудели моторы самолета, сквозь щели ящика пробивался тусклый свет дежурного освещения. Я поднес руку с часами к глазам: десятый час вечера.
Тело ныло, словно меня долго били, и я мечтал только о том, чтобы встать, помахать руками и согнуться до хруста в суставах. И еще очень хотелось пить. Я облизнул пересохшие губы и повернул голову к окошку – оттуда слабо веяло прохладой.
Провести несколько часов в тесном цинковом ящике – настоящая пытка. Я больше не мог думать ни о чем другом, кроме как о свободе. Теснота душила меня, давила на психику. Я начал ерзать и ворочаться, ударяясь коленями и локтями о стенки, и затих только после того, как совершенно выбился из сил.
Самолет шел на снижение. Я считал секунды. А если получатель приедет только завтра утром? – думал я. Тогда придется провести в гробу всю ночь. Или же, в точности следуя манерам вампиров, выбивать крышку, выламывать доски и ночевать рядом со своим цинковым футляром на полу какого-нибудь аэрофлотского склада.
До той минуты, пока самолет не коснулся колесами бетонки, не вырулил на стоянку и не раздался протяжный вой, с которым опускалась рампа, я так и не придумал, что буду делать, если получатель не приедет до утра. К счастью, мои мрачные прогнозы не сбылись. Я услышал, как к рампе подъехала машина, потом кто-то хлопнул ладонью по доскам моего ящика и сказал:
– Вот он. «Тридцать семь – девять, девять». Вытаскивайте. В накладной не забудьте расписаться…
И я снова закачался на руках грузчиков. Было уже темно, но откуда-то падал бледный свет неоновой лампы, и я рассмотрел, что меня загружают в фургон «Газели». Лицо человека, который приехал за гробом, я не разглядел. Это был сутулый мужчина неопределенного возраста, одетый в джинсовый костюм.
Дверь фургона захлопнулась, и мы поехали. Где-то я читал или видел в кино, как в машине везли человека с завязанными глазами, и он тем не менее исхитрился определить направление движения. Я же не мог даже приблизительно сказать, в каком аэропорту мы приземлились, потому ориентировался в пространстве не лучше, чем знаменитые Белка и Стрелка, которых в свое время закинули в космос.
Жажда овладела мной настолько сильно, что я не мог уже думать ни о чем другом, кроме воды. Липкое тело каждой клеточкой молило о тугой ледяной струе, о душе, бассейне, реке или даже о лужице на живописной лесной полянке. Я представлял, как ныряю со скалы в голубую бездну Байкала, опускаюсь на самое его дно, открываю рот, и вода начинает заполнять меня. Я пью, нет, жру, гидравлическим насосом втягиваю в себя воду до тех пор, пока не превращаюсь в круглый кожаный мешок, и медленно растворяюсь, превращаюсь в солнечные блики, скользящие по волнистому песчаному дну, в куст лохматых водорослей, покачивающийся в такт слабому течению; я превращаюсь в мировой океан, в тяжелые волны, накатывающие на берег, в пенящиеся брызги, напоминающие игристое шампанское. Да, шампанское из холодильника – это что-то! От него запотевает бокал, налипают на стекло мириады пузырьков, покалывает язык и выступают на глазах слезы. Я выпил бы сейчас три бутылки залпом, а потом еще пять… нет, десять – врастяжку, в удовольствие; я бы забросил все свои глупые и никчемные дела и до конца жизни только бы и делал, что пил шампанское…
Я судорожно сглотнул, облизал пересохшие губы, напоминающие хлебные корки, закрыл глаза и стал в уме считать. Я дошел до тысячи, а потом стал сбиваться. Цифры путались в моем сознании, это был плохой признак. С такими пересушенными мозгами тягаться с мафией не стоило бы.
Трудно сказать, сколько продолжалась эта пытка. Возможно, часа два или три. Вконец одуревший от навязчивых мыслей о воде, я почувствовал, что машина наконец остановилась, через минуту раздалось жужжание электромотора, заскрипело что-то громоздкое, металлическое, возможно, ворота, и машина снова тронулась вперед, но очень скоро остановилась окончательно. Мотор затих. Хлопнула дверка кабины.
Мое изможденное сердце, с трудом качавшее загустевшую кровь, забилось в учащенном режиме. Я вытер влажную ладонь о куртку, взял пистолет, скрестил руки на груди. Сейчас держись, Вацура, говорил я себе. Включай все мозговые извилины. От того, насколько быстро и правильно я отреагирую на ситуацию, будет зависеть, выпью ли я еще в своей жизни ледяного шампанского, которое так обжигает горло бурлящей пеной…
