Татьяна растирала вокруг раны синтомицин.
– Я не знаю, чем еще надо вымазать твои волосы, чтобы они стали грязнее, – ответила она.
– Только, пожалуйста, без оскорблений, умная ты моя и осведомленная!
Она связала узлом концы бинта, отошла от меня на шаг и полюбовалась на свою работу.
– Просто прелесть! Только одно ухо у тебя стало больше другого.
Она испортила мне настроение. «Что она может еще знать обо мне? – думал я. – А про Столешко и Родиона? Неужели ей известно про Игру? Но для чего в таком случае она валяет дурочку?.. Зачем же ты ее сюда прислал, Святослав Николаевич?»
– Одолжи пистолет на ночь, – попросил я.
– Он тебе не поможет, – с совершенно серьезным видом ответила Татьяна, складывая лекарство в сумочку. – К тебе же запросто можно подойти и тюкнуть чем-нибудь тяжелым по голове. Тебе что пистолет, что танк, что авианосец – все без толку.
– Я вот все думаю, – произнес я. – Твои услуги в качестве письмоводителя как оплачиваются? Как на Тверской – сто баксов в час, или дешевле?
Татьяна оставила аптечку на столе, подошла ко мне, внимательно посмотрела на мои глаза, повязку, губы, словно хирург, который выбирает, что отрезать в первую очередь.
– Ты пока больной, и тебя надо жалеть, – сказала она, улыбнувшись. – Будем считать, что пощечина остается за мной.
Глава 12
ТИТАНОВЫЙ КЛЮВ
Спал я плохо. Какая-то копытная живность, поселившаяся в одном из номеров первого этажа, пугливо фыркала, чавкала и топталась по полу, отчего отель резонировал, как высохший аль-уд под лопнувшей струной. Помимо этого, всякий раз, когда я поворачивался с боку на бок, давала знать о себе рана на голове. Повязка в конце концов съехала мне на шею и начала душить. Я несколько раз вставал и выглядывал в коридор, прислушиваясь к ночным звукам, происхождение большинства из которых не мог определить. В итоге в самой сердцевине ночи я задел саморучно изготовленное сигнальное устройство в виде натянутой над полом лески, привязанной к кружке с ложкой. От грохота алюминиевой посудины где-то в горах сошла лавина.
Едва ущелье стал заполнять матовый рассвет, я оделся и спустился вниз. Татьяна уже сидела за столиком с чашкой кофе, листая старый журнальчик. Смотреть на нее было приятно: лицо свежее и легкое, волосы аккуратной шапочкой облегали голову. Невольно сравнивая с ней себя, я посмотрел в зеркало над умывальником и едва не разбил его. Глаза заплыли, на шее – шарфиком – болтается окровавленный бинт, по лбу и щеке проходит розовый «шрам» от подушки. Готовый персонаж для фильма ужасов.
– Привет! – сказала Татьяна и вскинула вверх руку. – Как голова?
– Затылочная часть приклеилась к подушке, – буркнул я, намыливая лицо.
– Ты в самом деле плохо выглядишь, – уколола Татьяна.
– Могла бы, между прочим, поддержать морально, – проворчал я. Мыло разъедало глаза. Вода – талый лед – смывала пену плохо.
– Папа и мама учили меня всегда говорить правду.
– Плохо учили…
Растирая лицо и шею жестким полотенцем, я хотел сесть за соседний столик, но Татьяна положила перед собой небольшой продолговатый предмет, завернутый в кусок черного полиэтилена, и сказала:
– Это тебе. Сюрприз.
– Не много ли сюрпризов для одной деревни? – задал я риторический вопрос и поймал себя на мысли, что рад подвернувшемуся поводу сесть рядом с девушкой.
Я опустился на шаткий стул и придвинул сверток к себе. Развернув пленку, я взял в руку титановый клюв ледоруба с привязанным к нему метровым куском альпинистской веревки. С минуту я рассматривал килограммовую чушку со всех сторон, потом поднял взгляд на Татьяну.
– Это вещица для ритуального самоповешения альпинистов? – предположил я.
– Эту штуку я нашла недалеко от того места, где тебя ударили, – ответила девушка. – Конец веревки запутался в решетке забора, и клюв, видимо, вырвало из рук злоумышленника, когда он убегал.
Теперь я смотрел на орудие нападения другим взглядом, почти родственным.
– Очень просто и удобно, – комментировала Татьяна. – Раскручиваешь ее над своей головой, а потом сносишь голову противнику. Нечто похожее – булыжник на веревке – с успехом использовали некоторые племена каннибалов в Новой Зеландии. Они называли это орудие мэром.
– Что ты говоришь! – порадовался я познаниям девушки в области этнографии. – Говоришь, с успехом использовали?
Клюв был аккуратно свинчен с рукоятки. Веревка проходила через его внутреннее отверстие и была связана петлей Гарда – классическим альпинистским узлом.
– Не думаю, что здесь можно кого-либо удивить ледорубом или узлом, – вслух подумал я. – В каждом дворе, наверное, целые склады старого снаряжения.
– Не уверена, что этот клюв слишком старый, – на удивление к месту возразила Татьяна. – Я, конечно, не слишком разбираюсь в снаряжении, но такие анатомичные ледорубы «Камп» выпускают, по-моему, сравнительно недавно, и у местных они вряд ли могут быть.
Китченбой поставил перед нами тарелки с рисом, сдобренным каким-то соусом, и кружки с теплым молоком. Я тронул его за руку и объяснил, показывая на клюв, что хочу купить ледоруб такого же класса или рукоятку к нему. И без того суетливый парень кивнул и улетел в свои апартаменты атакующей пчелой. Через несколько минут он вывалил на пол у моих ног с десяток еще вполне пригодных ледорубов и ледовых молотков. Едва я взглянул на них, так сразу понял, что Татьяна глубоко заблуждается. Я поднял с пола и протянул ей превосходный образец – ледоруб «Хайпер Кулуар», последний писк моды итальянской альпиндустрии.
– Трофеи, – сказал я, перебирая ледорубы. – Богатые экспедиции после восхождений бросают «железо» на леднике, чтобы не тащить вниз, а портеры собирают и продают менее богатым экспедициям… Спасибо, дружок, все это для меня слишком дорого, – объяснил я китченбою и поднялся из-за стола.
Мне показалось, что Татьяне очень хочется составить мне компанию, но она боится навязать мне свое общество, а я не захотел проявлять инициативу. Кажется, мы вдруг испытали неловкость оттого, что едва улеглась неприкрытая ненависть, как на ее месте стал пробуждаться интерес друг к другу. И мы невольно стали тормозить и растягивать эту метаморфозу.
Я дошел до конца деревни и там при помощи английского и жестов узнал, где живет портер с сыном. Но мне снова пришлось пережить удар по голове, правда, на этот раз психологический. Дом портера оказался пуст, вся семья рано утром направилась в Биратнагар за покупками, а до него – больше сотни километров. Кто посылал мальчика узнать обо мне, я вряд ли теперь смогу узнать.
Когда в удрученном настроении я вернулся к отелю, меня пудовым взглядом, от которого тотчас стали подгибаться ноги, встретил инспектор. Он сидел в глубоком плетеном кресле, его поломанная нога была накрыта клетчатым пледом, отчего инспектор напоминал президента Рузвельта. Выгнув дугой одну бровь, он на мое «гуд монин» ответил нестандартно:
