У Мезенцева даже голова заболела от этих озабоченных толп в подземных коридорах метро. Перед зданием «Аркадия Трэйд» его снова остановили менты, видимо из-за того, что по соседству располагались сумрачные громадины нескольких министерств.
Дальше вестибюля Мезенцева не пустили, и он едва не сорвался в скандал, но вспомнил, что стоит за его поездкой, и сдержался. По внутреннему телефону он продиктовал секретарше: «Е-ле-на Стри-га-ле-ва» — и уселся на старомодный скрипучий диван, который Левану, наверное, жалко было выбрасывать, и он распорядился поставить его для посетителей.
Минут через сорок вброшенные Мезенцевым внутрь офиса слова нашли понимающего человека. Через проходную к Мезенцеву вышел молодой парень в белой рубашке с галстуком, настолько чистенький и правильный, будто вчера сошел с конвейера по производству клерков. Если не знать, что компания принадлежит Левану Батумскому, то можно было подумать, будто «Аркадия Трэйд» — это действительно солидная корпорация, которая действительно занимается тем, чем положено заниматься солидным корпорациям. Но Мезенцев был в курсе, что ее хозяин Леван Батумский, у которого за первые сорок лет сознательной жизни времени на свободе набиралось по месяцу в год. Получалось, как будто он работал на зоне, а домой приезжал в отпуск.
Но когда вышколенный продукт конвейера довел Мезенцева до нужной двери, исполнил дружелюбную улыбку установленного образца и двинулся дальше согласно заложенной программе, то стало понятно: «Аркадия Трэйд» — это нечто особенное. Потому что за дверью в ожидании Мезенцева сидел человек без галстука, без рубашки, без ботинок и без брюк. И его это ничуть не смущало.
Его также не смущала абсолютная пустота кабинета, в котором он находился. То есть там стояло офисное кресло, в котором лениво крутился мускулистый парень в трусах, а больше там ничего не было. Мезенцеву сесть было негде. Он посмотрел на парня, понял, что разговор будет не слишком формальным, прошел к подоконнику и взобрался на него. Парень одобрительно кивнул.
— У тебя письмо к Левану?
— Ага, — сказал Мезенцев.
— Давай.
— Ты же не Леван.
— А Левана ты теперь хрен найдешь. Он — того... — Парень неопределенно махнул рукой, что можно было понять и как «Леван вышел покурить», и как «Леван выбросился в окно», и еще как десяток разных вариантов.
— Чего — того?
— Он не в России.
— Ага, — сказал Мезенцев. Это было конкретнее, и это было хуже. — Ну так... Ну так он же вернется. Когда он вернется?
— Он не вернется. — Парень непонятно откуда вытащил пакетик орехов и стал есть, периодически стряхивая крошки с трусов. — Он насовсем свалил. Видишь, — он крутанулся на триста шестьдесят градусов, — как у нас тут тоскливо... Сворачиваемся. В смысле, Леван сворачивает дела.
«Это, наверное, как-то связано с Дагомысом, — подумал Мезенцев. — Что-то там нехорошее для Левана случилось. Это не пуля в грудь, как Генералу, не пуля в бок, как Жоре Маятнику, но... Бывают раны, не совместимые с жизнью, и бывают события, не совместимые с бизнесом. Левану перепало последнее».
— Сворачиваемся, все продаем, — продолжал говорить парень в трусах. — Тебе, к слову, стул не нужен?
— Нет, я уж как-нибудь... Слушай, а с ним вообще можно связаться — по телефону или как-то еще? Потому что письмо лично для него, это ему дочь Генерала написала...
— Генерала? Это которого...
— Да. Прошлым летом в Дагомысе.
— А, — сказал парень и перестал вертеться на стуле. — А-а-а. Это когда Леван там был...
— Вот именно. Важное письмо.
— Давай мне, я передам. Никуда не потеряется.
— Во-первых, нужно лично ему передать. Во-вторых, нужен ответ. Срочно.
Парень некоторое время молча ел орехи, потом бросил пустой пакет на пол и вздохнул:
— Он же меня прибьет.
— За мусор?
— Нет, за то что я ему позвоню. На мусор ему уже плевать, — парень засмеялся. — Ты думаешь, я чего тут без штанов сижу? Леван всех затрахал в последнее время — чтобы в галстуках ходили, в костюмчиках, чтобы курили в установленных местах... Будто мы бизнесмены какие. Только он в аэропорт, я этот галстук — в мусорную корзину, костюм — в шкаф, и вот сижу, кайфую.
— Позвони ему, — напомнил Мезенцев.
— Ты заколебал, — снова вздохнул парень, почесал татуированное плечо, слез со стула, вышел в соседнюю комнату и вернулся с мобильным телефоном. Не переставая вздыхать, он долго тыкал в кнопки, потом укоризненно посмотрел на Мезенцева и пробормотал что-то насчет вечных страданий из-за чрезмерной душевной доброты.
— Леван, — наконец сказал он извиняющимся тоном, — Леван, это Коля, извини, что беспокою... Нет, все нормально. Потихоньку. Продали. Еще нет. Леван, я не про это звоню. Леван, ты знаешь такую Стригалеву? Елена Стригалева. Да, дочь. Нет, это не она сама здесь, человек от нее пришел. Говорит, письмо для тебя. Срочное дело и все такое. Он мне не дает письмо, говорит, что лично тебе. Нет, я не знаю этого парня. Не, ну я могу... Только же я это... Ну, смотри сам.
Он оторвал телефон от уха и со значением посмотрел на Мезенцева:
— Давай сюда письмо. Леван велел, чтобы я вслух прочитал по телефону.
Мезенцев показал на мобильник:
— Откуда я знаю, что это Леван? Чем докажешь?
— Ничем. Давай письмо, пока Леван в настроении. А то будешь сам потом полгода бегать, искать его по Европам и Азиям, чтобы лично вручить свою бумажку.
Мезенцев подумал, потом разорвал конверт и пробежал содержание глазами. Потом посмотрел на Колю и усмехнулся.
— Чего? — не понял тот.
— Замучаешься читать. Тут шесть страниц мелким почерком.
«Главное, что там нигде не упоминаются ни сам Мезенцев, ни Ростов».
— Значит, судьба такая, — сказал Коля. — Давай письмо, мля, Леван уже уши прочистил, ждет... Але, Леван? Чего? Да это тебе послышалось. Ничего я не говорил про уши... Сейчас.
Он взял у Мезенцева письмо, проворчал: «Чертова техника...», после чего снова заговорил в трубку:
— Только, Леван, я предупреждаю — я никакой не актер, с выражением читать не могу... Можно Безрукова из «Бригады» пригласить, он так прочитает, что обрыдаешься... Нет? Ну как хочешь. Ну ладно. Слушай. Кхм...
3
— Эй...
Мезенцев встрепенулся — десять минут самодеятельного телефонного театра вогнали его в дремоту. Коля наврал, что будет читать без выражения, и в его исполнении письмо Лены звучало как пересказ мелодраматического бразильского телесериала. Только единственный актер слишком часто запинался.
— Эй, тебя, — сказал Коля, обмахиваясь письмом и изображая крайнюю степень интеллектуального истощения.
