Как только грохнул первый выстрел и Хорек кувыркнулся наземь, Львов оперативно рухнул на пол и укрылся от огня, используя рельеф местности, а именно – дверь в ванную комнату. Распахнутая дверь отгородила Львова от комнаты, дав ему драгоценные секунды, чтобы собраться с мыслями. В номере грохотало как в механосборочном цехе, где Львов когда-то имел счастье трудиться на благо Родины. Под такой аккомпанемент он надумал вытащить пистолет у Хорькова – тот лежал на полу, и вид у него был такой, что было ясно – в ближайшее время личное оружие ему не понадобится. Не успел Львов вырвать "Макаров" из пальцев Хорька, как вдруг что-то случилось, что-то грохнуло, что-то мощно врезало Львову по физиономии, вмиг вышибив из старшего оперуполномоченного сознание. Львов оказался на полу рядом с Хорьковым – теперь пистолет был не нужен им обоим.
Немудрено, что Кирилл бездумно перешагнул через оба этих тела, одно мертвое, другое бессознательное. Они мало чем друг от друга отличались – оба были неподвижны и забрызганы кровью.
Придя в себя, Львов обнаружил, что какой-то отморозок лихо изрешетил дверь ванной комнаты, в результате чего выбитая дверная ручка и стала той страшной силой, которая жестоко изувечила лицо старшего оперуполномоченного и лишила его сознания в столь ответственный момент. Но нет худа без добра – ручкой Львову выбило больной зуб. И еще два здоровых. Не говоря уже о разбитом носе, разорванных губах и прочих мелких дефектах внешности, с которыми Львов явно не мог принять участие в конкурсе "Мистер ГУВД-2000".
В этом тяжком – морально и физически – положении Львов предпочел отлеживаться дома на диване с мокрым полотенцам на лице. Телефон он отключил, так как знал наверняка – ничего хорошего ему не сообщат.
А хорошего и вправду сообщать было нечего. Бойня в городской гостинице посреди белого дня – совсем не тот случай, который можно скрыть от широкой общественности, а посему в дело активно влезла прокуратура. А для нее наличие в номере 526 пары килограммов кокаина, пяти килограммов маковой соломки и трех незарегистрированных "стволов" не являлось достаточным основанием для гибели семи человек. Особый интерес вызывало состояние оперуполномоченного Иванова в момент проведения так называемой операции по задержанию. Прокурорский работник так и сказал Бородину в телефонном разговоре – "так называемая операция". Выходило, что это вовсе и не операция была, а невесть что. А Иванов, выходит, был в состоянии наркотического опьянения. А даже если бы и не было опьянения – что делали Иванов, Львов и Хорьков в гостинице "Алмаз"? Гонялись за наркоторговцами? Но ведь это компетенция другого отдела. Зачем полез Иванов с друзьями в чужую епархию? Своих дел им было мало? Раскрываемость у них была стопроцентная? Делать им было нечего? Или, напротив, имелся в номере 526 сугубо коммерческий интерес?
Подполковник Бородин уныло выслушивал все эти иезуитские вопросы и ежился, представляя, во что может вылиться история в гостинице. Она могла вылиться не просто в скандал, а в скандал, после которого полетят головы. И не только голова какого-нибудь там Иванова, это само собой, а и головы его начальников, за то, что не уследили, не проконтролировали, не уделили внимания, не обеспечили и не исполнили... А в пирамиде начальников Иванова Бородин был первым, и оттого ему было особенно не по себе. А скромный опер по фамилии Иванов думал в это время совсем об ином. Со свойственной молодости легкостью Кирилл попереживал-попереживал насчет гибели Хорька и прочих неприятностей, а затем переживать бросил. И вернулся к тому, с чего когда-то начал. А именно – с Пушкинского сквера, с отрезанной руки Алены Ждановой и с безжалостно застреленной собаки военного пенсионера Хрипачева. И если расценивать убийства в Пушкинском сквере как точку отсчета – а Кирилл так и расценивал, – то инцидент в гостинице "Алмаз" имел лишь одно значимое последствие: одним подозреваемым стало меньше.
Глава 2
Молчуна пробрал озноб, будто находился он не в вагоне метро, а в холодном подвале, темном и жутком. Глаза Милы Михальской, полные отчаяния и боли, продолжали смотреть на него – в последние секунды жизни все маски были сброшены, все гримасы отправлены к черту, и девушка совсем не была похожей на холеную куклу, скорее – на смертельно перепуганного ребенка, который понимает, что игры зашли слишком далеко, но уже ничего не может с этим поделать...
Лицо Милы было напечатано на первой странице газеты "Криминал-Экспресс". Газету держал в руках сидевший напротив Молчуна угрюмый детина в поношенной кожаной куртке. Его маленькие черные глазки так внимательно изучали содержание газеты, как будто детина искал там упоминание о своей собственной персоне. Молчун не удивился, если в это было действительно так.
Вагон мерно покачивался, а Молчун в том же успокаивающем ритме поглаживал спрятанную за пазухой бутылку водки. Самообладание понемногу возвращалось к нему, но тут детина в кожаной куртке зачем-то встряхнул газету, и лицо Милы дернулось, будто все еще жило жизнью живых. Молчун поежился. Нужно было найти какую-то успокоительную и все объясняющую мысль. Молчун напрягся и придумал. Это просто совпадение. Так совпало, что напротив него в метро поехал тип с газетой, где напечатано про убийство Милы. Да еще и с фотографией. Откуда, кстати, фотография? Молчун понял, откуда. Ракурс снимка узнавался безошибочно – те же самые фотографии Молчун видел сорок минут назад в кабинете майора Филимонова. Как там сказал Филимонов? "Вообще-то это никому не положено показывать, но я тебе покажу..." Так же, наверное, он сказал и газетчикам из "Криминал-Экспресса", с той разницей, что Молчун майору ничего не заплатил, а газетчикам наверняка пришлось раскошелиться...
Что ж, пожалуй, так все и было. Молчун с трудом оторвал взгляд от лица Милы, пробежался глазами по рекламным наклейкам, гладким и разноцветным, но белозубые девушки, шубы по сниженным ценам и натуральные соки не смогли зацепить его внимания. Взгляд Молчуна с неизбежностью бумеранга вернулся на первую страницу "Криминал-Экспресса". Снова видеть глаза Милы Молчун не хотел, поэтому он поспешно впился глазами в буквы под фотографией. Заголовок орал ярко-желтыми кляксами: "Кровавый маньяк возвращается! Его новые жертвы – московские путаны!" И чуть ниже – "Подробности на странице 3".
Молчун пробежал текст трижды и лишь тогда сосредоточился на слове "возвращается". "Если он возвращается, – рассудил Молчун, – значит, он уже был раньше. В смысле, он кого-то уже убивал. Маньяк". Память тут же подбросила недавние слова майора Филимонова: "Нам не понять того, что делают психи. Психи, уроды и подонки".
А еще раньше Гоша сказал, что на такое способны только психи, ненормальные. То есть маньяки.
В следующую секунду Молчун понял, что ему нужно сделать. Ему нужно ткнуть эту газету Стасу в морду. В его круглую посыпанную кокаином морду. И если нужно – прочитать с выражением заголовок. Чтобы до этого козла доперло наконец, что нет никаких конкурентов, нет никаких Измайловских, подольских и прочих... Есть лишь псих, смысл действий которого не понять никому. Разве что такому же психу. И если Стас считает себя психом, то – пожалуйста. А Молчун...
