— Это был Йорк, а потом я.
— Тут же после первого раза кто-то спустился по лестнице. Я услышал шаги, потом какой-то чудной звук, вроде бы тихонько так закашляли, потом все затихло. Не возьму в толк, что это было.
— Пожалуй, годится, только надо узнать, кого там носило. Да, учти, пока тебя не спросят — ни слова. Понял?
— Конечно, Майк. Господи, и откуда такая напасть? Теперь меня вышвырнут, — он уронил голову на руки. — Что я буду делать?
— Что-нибудь придумаем. Если ты чувствуешь себя нормально, лучше оденься. Машина Йорка все еще в городе, и, когда копы с ней закончат, тебе придется пригнать ее домой.
Я подал ему кофе, и он благодарно выпил его. Когда он закончил, я забрал чашку и пошел на кухню. Там я застал Харви, вытиравшего глаза платком.
Он увидел меня и шмыгнул носом.
— Какой ужас, сэр! Мисс Мэлком только что мне сказала. Кто мог сделать такое?
— Не знаю, Харви. Кто бы ни сделал, он за это заплатит. Слушайте, я хочу лечь. Когда приедет полиция, разбудите меня, ладно?
— Конечно, сэр. Хотите поесть?
— Нет, спасибо. Попозже.
Я стороной обошел гостиную и поднялся по лестнице, чуть не падая с ног. Скомканное одеяло лежало там, куда я его отбросил, в ногах кровати. Я даже не потрудился снять ботинки. Опустил голову на подушку и сразу все мне стало безразлично — пускай дом хоть совсем сгорит, лишь бы не будили.
Приезжала и уехала полиция. Голоса доносились до меня сквозь пелену, как невнятное бормотание. Голоса настаивали, протестовали, возмущались. Сердитый высокий женский голос и более сдержанный мужской, поддерживающий ее. Похоже, никого не интересовал я, и я не противился, когда пелена обернула меня серым саваном, заглушившим все звуки и мысли.
Меня разбудила музыка. Страшная буря музыки, которая сотрясала дом, как ураган, пронзительно вскрикивая в дивной муке. Никогда я не слышал такой музыки. Я слушал изумленный. Еще секунду-другую гремела песнь ярости, потом она сникла, зазвучав траурным напевом смерти. Ни один такт, ни одна тема не повторялись.
Я выскользнул из постели и открыл дверь, приняв на себя всю мощь звуков. Казалось непостижимым, что пианино способно поведать такую историю, как эта.
Он сидел за инструментом — маленькая, вызывающая жалость фигурка в голубом купальном халате. Его голова была откинута назад, глаза крепко зажмурены, словно от боли, а пальцы выколачивали из клавишей ноты страдания и боли.
Он мучил себя. Я присел рядом.
— Растон, не надо!
Он резко оборвал игру и уронил голову на грудь. Критики, объявившие его гением, были правы. Если бы они слышали его новый концерт!
— Нужно относиться к этому спокойней, малыш. Вспомни, что я тебе говорил.
— Знаю, Майк, я постараюсь. Просто я все время думаю о папе.
— Он много для тебя значил, правда?
— Больше всего на свете. Он столькому меня научил — музыке, искусству... Вещам, на которые у людей уходит так много времени. Такого чудесного папы еще ни у кого не было.
Я молча подвел его к большому креслу у камина и присел на подлокотник рядом с ним.
— Растон, — начал я, — твоего отца больше нет, но он наверняка не хотел бы, чтобы ты горевал. Я думаю, он предпочел бы, чтобы ты продолжал заниматься всем, чему он тебя учил, и стал таким, каким ему хотелось.
— Я буду таким, Майк, — сказал он. Его голос звучал бесцветно, но в нем чувствовалась убежденность. — Папа хотел, чтобы я превзошел других во всем. Он часто говорил мне, что ни одному человеку не хватит жизни для достижения всего, на что он способен: слишком долго нужно овладевать основами. Потому-то он и хотел научить меня всему с самого детства. Тогда, став доктором или, может, ученым, я как бы обгоню себя.
Разговаривая, он оживился. Пусть выговорится, подумал я, это единственный способ сбросить с себя тяжесть.
— Ты молодчина, парень. Держу пари, он тобой гордился.
— О, да. Если бы только он успел прочитать свой доклад.
— Какой доклад?
— На симпозиуме ученых. Они встречаются каждые пять лет и назначают победителя президентом на один срок. Ему сильно этого хотелось. Он готовил доклад обо мне.
— Понятно, — сказал я. — Может быть, мисс Грэйндж прочтет доклад вместо него.
Этого не следовало говорить. Он поднял на меня несчастный взгляд.
— Вряд ли, ведь ее ищет полиция.
— Кто тебе наболтал об этом, малыш? — опешил я.
— Утром сюда приезжала полиция. Тот здоровенный заставил нас всех рассказать, где мы были ночью и вообще. Потом он сказал нам про мисс Грэйндж.
— А что с ней?
— Ее машину нашли в реке. Они думают, что она утонула.
Будь у меня под рукой кирпич, я бы запустил его в окно.
— Харви! — заорал я. — Эй, Харви!
Тот примчался бегом.
— Кажется, я просил разбудить меня, когда приедет полиция. Так какого черта вы этого не сделали?
— Да, сэр, я хотел, но мистер Дилвик посоветовал дать вам выспаться. Прошу прощения, сэр, это был скорее приказ, чем пожелание.
Вот как. Ну и поквитаюсь я с этой жирной мордой.
— Где все?
— После того, как полиция сняла с них показания, он приказал разъезжаться по домам. Мисс Мэлком и Паркс отправились за машиной мистера Йорка. Сержант Прайс просил передать вам, что сегодня вечером он будет в управлении и хотел бы повидать вас.
— Хорошо, хоть кому-то я понадобился, — пробормотал я и повернулся к Растону: — Мне нужно ехать, сынок. Может, ты побудешь у себя в комнате до приезда Рокси... то есть мисс Мэлком? Идет?
— Хорошо, Майк. Почему ты назвал ее Рокси?
— Я всем придумываю прозвища.
— Для меня ты тоже придумал? — спросил он, а в глазах его плясали искорки.
— А как же.
— Какое?
— Сэр Ланселот. Он был храбрейшим из храбрых.
Выходя из комнаты, я слышал, как он тихо повторял:
— Сэр Ланселот, храбрейший из храбрых...
В начале девятого я добрался до низкого каменного здания, стоявшего неподалеку от шоссе. Небо опять хмурилось, в воздухе чувствовалась сырость. По сторонам запотевшего ветрового стекла скатывались мелкие капельки влаги. На дороге висел знак: “Управление полиции штата”. Я поставил машину возле него.
Сержант Прайс ждал меня. Когда я вошел, он кивнул и отложил пачку бумаг, которые читал перед этим. Я бросил шляпу на пустой стол и придвинул себе стул.
— Харви передал ваше приглашение, — сказал я. — Какие новости?
