Она взмахнула пистолетом и сказала:
— Но не фатальная, как твоя. — Она поглядела на остальных. — А также их. — Тут Соня улыбнулась Мартрелю: — Бедный дурень, теперь он понял, что должен был заговорить, и вот потеряет жизнь. Как он смотрит на меня, а?
Позади Мартреля застонал и зачертыхался Уолли, пытаясь развязать веревки. Он по меньшей мере десяток раз упомянул мое имя, прежде чем замолчал. Рондина понимала, чего я хочу, и задала вопрос:
— Почему же ты не стреляешь в нас сейчас?
— Потому что надеюсь сделать кое-что получше при помощи чемоданчика, который принес с собой товарищ Хело. — Я проследил ее взгляд, брошенный на черный кейс, оставленный возле кресла. — Ты ведь понимаешь, Тайгер, что в нем?
О да, я понимал, и очень хорошо.
Рондине, Мартрелю и Уолли она объяснила:
— Взрывное устройство, друзья мои. Вы умрете все вместе. Им долго, очень долго не удастся установить, кто тут погиб и почему. К тому времени мы будем держать ситуацию под контролем, потому что, видишь ли, Тайгер, то, что собирался сделать для меня ты, Мартрель вынужден был сделать раньше. — Она сунула руку в карман и вынула несколько сложенных листков бумаги: — Чтобы спасти их жизни, он подписал заявление, что он здесь не по собственной воле, но захвачен силой и удерживается агентами вашей страны. Он боится, что его убьют, если он не заговорит. Он клянется в неизменной преданности нашему славному Советскому Союзу, и это, мой тигр, твоя погибель. Когда такая новость дойдет до Организации Объединенных Наций, она даст нам серьезную причину для жалобы и к тому же вобьет еще один клин между вашей страной и колеблющимися.
Я похолодел. Даже толчки крови в раненой руке прекратились.
— Все знают, что я терпеть не могу коммунистов.
— Да, но они не знают, что ты не работаешь в официальных учреждениях этой страны. Ты тоже подпишешь заявление и поклянешься, что имел задание похитить и убить Мартреля до того, как он сделает достоянием мира свои истинные взгляды. — Она улыбалась, но взгляд оставался твердым. — Ты это непременно сделаешь. Ведь ты и в самом деле его похитил, и он будет найден мертвым. При помощи газет, имея на руках факты, мы, я думаю, поставим тебя в положение достаточно сомнительное.
— Предположим, я не подпишу.
— Подпишешь. — Она бросила взгляд на Рондину. — Иначе я буду убивать ее так, что ей придется сильно страдать. Она не умрет простой и легкой смертью, как все вы. А тебе придется наблюдать ее муки. Нет, я думаю, ты подпишешь.
Рондина произнесла без малейшего страха и нервозности, как будто находилась в собственной квартире:
— Не подписывай, Тайгер.
— Ты предпочитаешь, чтобы в тебя стреляли?
— До меня стреляли в других. Мы, по крайней мере, сохраним чувство нашего гражданского достоинства.
— Ты не будешь так думать с пулей в животе, — сказала Рондине Соня, радуясь каждому своему слову.
— Вероятно, нет, но если это удержит Тайгера от подписания документа, я желаю твердости твоей руке.
Она говорила это вполне искренне. Так она и считала, дьявол меня побери! Я зарычал на нее:
— Замолчи, Рондина!
Я увидел ее улыбку, она губами послала мне поцелуй, но в глазах ее пылала ярость.
— Я тебе не Рондина, запомни! Она, возможно, предпочла бы скорую смерть даже ценой предательства. Я Эдит, совсем другой человек. Хотя ты и называешь меня ее именем, я вовсе не похожа на нее, дорогой.
— Это скверно, — ответил я.
— Значит, ты делал все просто так? Мы умираем без причины, из-за ничего? Я считала, что ты веришь в свое дело. В свою работу. Ты был таким... таким верным долгу. Я хотела, чтобы ты отказался от работы, требовала этого до тех пор, пока не поняла, что ты так поступить не в силах. Я готова была принять тебя таким и жить твоей жизнью. Сейчас я готова умереть за твои принципы, Тайгер, и думаю, это последнее, что ты позволишь мне совершить в жизни.
Она была моей. Даже связанная, избитая, она была победительницей и оставалась моей, и она завоевала то время, в котором я нуждался.
Секунду я думал, что уже поздно и пистолет выстрелит, прежде чем я успею остановить держащую его руку, но я сказал:
— Соня, подожди... Я подпишу.
Ее улыбка была торжествующей, когда она повернулась к Рондине — раба, победившая госпожу.
— Ты умнеешь, Тайгер. Мне жаль, что ты умрешь. Я буду вспоминать наши с тобой рассветы.
Она медленно отступила к тому месту, где лежало на полу тело Спаада Хело, дотянулась да его кармана и вытащила пару тонких стальных наручников. Бросила их мне.
— Закрепи один на левом запястье, а второй — на трубе рядом с тобой. Как следует. Я вижу, что ты делаешь.
Я поднял наручники, защелкнул один на левой руке, причем правая дико болела при малейшем движении. Потом я приковал себя к трубе радиатора. Соня подошла ко мне, целясь из пистолета в голову. Достала из своего кармана лист бумаги и бросила к моим ногам.
— Я буду диктовать, — сказала она, — а ты пиши.
— Пожалуйста, Тайгер, — тихо попросила Рондина.
Глаза у нее полны были слез и горечи поражения.
— Брось, милая. Ее верх. Когда-нибудь оно должно кончиться.
— Но не так.
Я поднял листок и цыкнул на нее:
— Я же сказал, чтобы ты замолчала!
Я порылся в кармане и нашарил самописку Эрни с заложенным в нее взрывным устройством на три шашки динамита, снял колпачок и надел на другой конец.
— Вперед, — предложил я.
Соня продиктовала текст, полный инкриминирующих данных против нашей страны и подробностей, которые в случае необходимости можно было проверить и подтвердить. Уолли смотрел на меня с разинутым в ужасе ртом, на лице у Мартреля застыло выражение тупой покорности и одновременно ненависти к режиму, превратившему в чудовище ту, которую он любил. Рондина воплощала собой глубокое и отчаянное разочарование.
Я дописал, поставил подпись, испачкав бумагу кровью, которая текла из раны, и откинулся к стене, весь взмокший от пота. Соня подождала, пока я закончу, взяла чемоданчик, открыла его и вложила таймер, который начал отсчет своих зловещих щелчков.
— Через пять минут все будет кончено, — заявила она. — Можете кричать и звать на помощь сколько хотите, вас никто не услышит. Здесь отличная звукоизоляция, а на улице сейчас никого. Слишком ранний час. Только начинает светать.
Я подождал, пока она будет готова уйти, сложил написанный мною текст, повернул, как надо, колпачок ручки и прицепил ее держателем к бумаге. Протянул все это Соне, она взяла и сунула текст в карман, не сводя с меня глаз. Острая боль пронзила мне руку, я поморщился, хоть и был почти рад своей боли — она помогла мне скрыть от Сони мои истинные чувства.
