Она осторожно убрала свою руку и наклонила голову в мою сторону:
— В один прекрасный момент.
Шарон была настоящей красавицей, и красота эта было как физической, так и духовной, но последнюю она тщательно скрывала. Светлые шелковистые пряди волос волнами спускались на плечи, выгодно подчеркивая чувственные изгибы стройного тела зрелой женщины. Мини-юбка демонстрировала изящные ножки, пышные груди, бесстыдно выставленные напоказ, завершали безупречную картину. Она была открыта и откровенна, не пользовалась привычными женскими уловками, и я выдавил из себя смешок.
— Уолт говорит, что ты хороша для того, чтобы сменить темп.
— Не очень-то лестная характеристика.
— Почему бы вам не поболтать немного? — подал голос Уолт. — Мне надо идти разыгрывать из себя радушного хозяина.
Мы посмотрели ему вслед, и Шарон чокнулась со мной своим коктейлем:
— Полагаю, Уолт специально решил натравить тебя на меня, Дог.
Я удивленно вытаращил на нее глаза.
— Немного раньше я вытрясла из него пять миллионов долларов на совместный проект с «Кейбл-Ховард продакшнз».
— Прямо вот так просто?
— Пошел на это, как ягненок на заклание. Мой босс думал, что придется плести интриги, вплоть до того, чтобы улечься на шелковые простыни в его изысканной спальне, — совсем по-девичьи захихикала она. — А он вместо этого взял и сразу согласился, даже был рад такому предложению. А теперь, видно, решил отомстить за свою слабость.
— Что же это за чертов бизнес? — спросил я ее.
— Бабины и целлулоид. «Кейбл-Ховард» делает кино. Плохая, хорошая, но любая картина приносит деньги. Уолт знает, как удвоить свои инвестиции.
— А ты, значит, заманиваешь инвесторов?
— Это старо как мир, Дог. Как бы то ни было, я играю по собственным правилам.
— Ха!
— Только не говори, что ты большой моралист, — мягко проговорила Шарон.
— Меня на подобные штучки не купить.
— А на что ты покупаешься? — На ее лице отразилось неприкрытое любопытство.
Я почувствовал, как у меня сводит скулы, и обнажил свои зубы в улыбке, больше смахивающей на оскал.
— Забудь об этом. Может, я и в самом деле моралист. И у меня тоже есть свои собственные правила.
— И как, помогут они тебе?
— В чем?
— Насколько я поняла, ты из семейки Барринов.
— Видно, уже каждая собака в курсе, — сказал я.
— В таких местах секретов не утаить, — улыбнулась Шарон. — Вот увидишь, к завтрашнему утру тебя превратят в мифического мультимиллионера, который прибыл из Европы, чтобы подмять под себя «Баррин индастриз». Даже акционерный рынок содрогнется под влиянием этих слухов.
— Хрень собачья!
— Ну почему же, мистер Келли?
— Мне перепало всего-навсего десять кусков.
— Ли упоминал об этом, но ведь «миллионы» звучит куда более захватывающе. Когда получишь свое?
— Никогда. Они вышвырнули меня, словно котенка. Мой дед по материнской линии выставил такие невероятные условия, что выполнить их почти невозможно. Не видать мне моих бабок, как своих ушей.
— Мне больше по вкусу слово «почти», — произнесла моя собеседница. — Ты будешь пытаться?
— Да больше, вроде бы, и делать нечего.
— Что за отвратная улыбочка, Дог? Задумал что-нибудь?
— Если только вытащить тебя отсюда.
Шарон отставила стакан и встала. Ее макушка едва доставала до моего подбородка, и, когда она подняла на меня свои блестящие глаза, я увидел, что они сверкают как бриллианты, а губы — влажные и призывные.
— Все, что тебе надо сделать, так это просто попросить.
— Прошу.
— Тогда пошли.
* * *
Дождь сделал ее похожей на нежный весенний бутон, покрытый мелкими капельками влаги. Шляпы она не носила, и ветер тут же подхватил ее шелковые пряди. Девушка смело шлепала по тротуару, крепко уцепившись за мою руку и словно не замечая луж под ногами. Ее звонкий смех колокольчиком звучал в прекрасной ночи, и немногие случайные прохожие, которые трусливо прятались под своими зонтами, бросали на нас многозначительные взгляды и улыбались.
Мы поужинали в итальянском ресторанчике, больше смахивавшем на простую забегаловку, прошли еще несколько кварталов, пока не забрели в бар, единственной живой душой в котором оказался сам бармен. Но мы все же заказали себе по коктейлю, и, великодушно позволив бедолаге бармену вернуться к своему телевизору, уселись в дальнем конце зала и принялись наблюдать за городом, принимающим освежающую ванну.
— Как весело, Дог! Я уже сто лет так не развлекалась.
— Скажешь об этом завтра, когда сляжешь с воспалением легких, — подтрунил я над ней.
— А что, будет еще и завтра?
— Несомненно. Я чувствую себя ответственным за тебя.
— Как за отбившуюся от стаи птичку?
— Что-то вроде этого.
— Ладно, так и быть, я позвоню. Полная здоровья, сил и молодости... — Она неожиданно остановилась, и лицо ее приобрело серьезное выражение. — Я... не то имела в виду...
— Котеночек, я уже далеко не мальчик, — успокоил я ее. — И по утрам я смотрюсь в зеркало, когда бреюсь. Седину никуда не денешь, да и морщины тоже. Рано или поздно это с каждым случается.
— Именно таким ты мне и нравишься.
— Это хорошо, потому что выбора у меня все равно нет. Кроме того, еще пара подобных забегов в твоей компании — и я помолодею лет на двадцать. Ты возвращаешь меня в прежние времена.
— На Мондо-Бич?
Мой стакан замер в воздухе, так и не добравшись до губ.
— Откуда тебе это известно?
В глазах Шарон мелькали веселые чертики:
— Потому что я родом из того же леса, что и ты. Мой дом всего в шести милях от твоего родного очага. Когда я была маленькой, мы частенько наведывались на северную окраину... ту часть, которую Баррины оставили за пределами своего поместья. Иногда мы даже переплывали заграждение и устраивали себе пикник на их собственности, разыгрывая из себя богатых.
— Как вам это нравится!
— Ты когда-нибудь бывал там, Дог?
— Да, несколько раз. Я любил уединяться.
— Пожалуй, стоит рассказать еще кое-что, — добавила Шарон. — Мой отец работал на «Баррин индастриз» лет так... пятнадцать, не меньше. И однажды он даже взял меня с собой в ваш особняк, когда носил туда какие-то бумаги.
— Мир тесен. Тебе не стоило уезжать оттуда. Никак не пойму, что ты тут забыла.
— Коммерция, большой Дог. Всякому надо как-то кормиться и одеваться. К фабрикам у меня душа не лежит, а после смерти отца мне в моем родном городишке и вовсе ловить было нечего. Ничто меня там больше не держало. Должно быть, тебе самому известно это чувство.
