— Если что-нибудь разузнаете, уж возьмите на себя труд сообщить мне, господин Зюйтхоф, — попросил Роберт Коре. — Я с удовольствием готов помочь вам в ваших розысках.
— Чем объяснить вашу готовность? — вырвалось у меня.
— Вероятно, тем, что надо мной тяготеет долг. В свое время мы с Осселем были закадычными друзьями, водой не разольешь, ни дать ни взять — родные братья. Мне следовало помириться с ним, пока он был жив, но теперь я хочу попытаться помочь смыть страшное пятно позора, которое, если судить по тому, что вы мне рассказали, легло на него не совсем заслуженно. — Прищурившись, Корс вперил в меня взгляд. — А те трое подонков тогда, на Розенграхт? Может, они вовсе не случайно выбрали вас своей жертвой? Может, кто-нибудь им посоветовал? — спросил он.
— Вы прямо читаете мои мысли. Но точно утверждать не могу.
— Короче говоря, остается хорошенько подготовить вас на случай, если на вас вновь нападут. По крайней мере отбиться с грехом пополам. Не возражайте, я посвящу вас в азы борьбы. И не дай Бог, если вы попытаетесь всучить мне за это хоть грош!
В тот день я приступил к изучению приемов борьбы, что не стоило мне ничего, если не считать синяков да шишек. Один раз я показал себя настолько способным учеником, что даже исхитрился броском через бедро уложить на ковер своего наставника. Когда я, не на шутку перепугавшись, осведомился, все ли у него в порядке, он в ответ ухмыльнулся: мол, падение на пол есть часть тренировок. Дескать, этим он и займется со мной на следующем занятии. Откровенно говоря, я вовсе не был уверен, что на самом деле подловил его, вполне может быть, что он по доброте душевной поддался мне.
Несмотря на синяки, ссадины и прочие «знаки отличия», я покинул школу борьбы в добром настроении. Все же легче, если у тебя есть сподвижник, особенно в таком запутанном деле, как выяснение причин недавних трагических событий. С другой стороны, мне удалось узнать о своем покойном друге нечто такое, что наводило на размышления. Да и погода явно была под стать настроению: тучи понемногу рассеивались, и сентябрьское солнце освещало улицы Амстердама ласковыми, совсем не осенними лучами. Усевшись на деревянную скамейку какой-то забегаловки на Принсенграхт, я заказал кружку пива, велел также принести трубку доброго табака и, созерцая прохожих и воды канала, отдался одолевавшим меня мыслям.
Грузовые лодки причаливали у товарных складов, с высоких коньков крыш спускались крючья подъемников, перегружавших прибывавшие товары — тюки с хлопком, бочки с вином, ящики, о содержимом которых мне оставалось лишь догадываться. Это могли быть драгоценные пряности с островов Вест-Индии или кора деревьев из Португалии, в бочках — направлявшееся в Россию или Германию вино из испанской Малаги или же пиво из Брабанта. В мешках обычно перевозили ткани из Англии и табак из Турции. Наблюдая эту картину, я внезапно понял, что совет, поданный Охтервельтом, не так уж и абсурден.
Мною овладело странное желание покинуть родные края, убраться за тридевять земель. Воображение рисовало незнакомые города, пестрые восточные базары, синюю гладь бескрайних океанов. Батавия, Суматра, Маврикий, Суринам! Как странно и волнующе звучали эти названия, задевая потаенные струны моей души. Я видел местных жителей этих островов, слышал их говор на непонятном наречии, представлял себе невиданные растения и животных. Разумеется, того, кто отважится на путешествие в далекие страны, всегда подстерегают угрозы — тропическая лихорадка, морские разбойники, хищные звери. Но лишь того, кто, презрев все опасности, отправляется неведомо куда, ждут великие открытия.
Здесь, в Амстердаме, меня ничто не удерживало — следовало это признать, — что сулило бы мне блестящее будущее. Здесь было пруд пруди подобных мне начинающих живописцев. Лишь считанные из моих ровесников могли надеяться на то, что дорастут до известных мастеров кисти, но и это не служило гарантией безбедного существования. И лучший пример тому — судьба самого Рембрандта. Нет, я был не хуже многих, даже очень многих молодых художников, но разве мог я причислить себя к Рубенсу, Франсу Халсу и другим знаменитостям?
Впервые я подверг сомнению реальность карьеры живописца. Вероятно, потому что впервые всерьез задумался об этом, взвесив все «за» и «против». Я ведь с младых лет грезил о стезе живописца — мои первые детские и юношеские работы удостаивались похвал. Но истинное искусство — это ведь не похвалы друзей, родственников или учителей, знающих тебя с младых ногтей.
Вон там, на островке Тексен стояли у причала торговые корабли, готовившиеся отплыть в разные концы мира. Может, и мне следовало попытать счастья на их борту, а уж потом решать, кем стать и чем заняться в жизни? Исхоженный вдоль и поперек Амстердам с его узкими улочками показался мне до ужаса крохотным. Мне почудилось, что его стоящие впритык дома вот-вот обрушатся и навеки погребут меня, отрезав от остального мира.
Еще до вечера я принял решение уехать из Амстердама на поиски счастья в тех краях, названия которых напоминали об опасностях и приключениях. Но сперва я должен вернуть доброе имя своему покойному другу Осселю Юкену.
Довольный, что у меня наконец появилась настоящая цель, я вытянул ноги и, привалившись спиной к стене харчевни, отдался беззаботному созерцанию мира. В спешивших мимо прохожих я пытался угадать тех, кто уже успел повидать мир. Вдруг внимание мое привлекла молодая женщина, направлявшаяся в сторону одного из торговых складов, расположенного слева от меня. Может, меня прельстили ее озорные рыжие локоны, может, лихо перевязанная голубенькой лентой соломенная шляпка. Где-то я такую уже видел. Резко подавшись вперед, я из-под руки стал смотреть вслед удалявшейся фигурке.
— Красавица, каких мало, если желаете знать мое мнение, — проскрипел чуть ли не в ухо мне чей-то незнакомый голос. — Одета весьма пристойно, и в то же время как же она соблазнительна. Жаль вот только, что я староват для этой милашки, да и вдобавок настоящий урод. К тому же беден как церковная мышь.
Сей краткий монолог принадлежал пожилому мужчине, сидевшему за соседним столиком перед опустевшим бокалом и посасывающему коротенькую трубку. Обветренное, изборожденное морщинами лицо его говорило о том, что передо мной побывавший в переделках пожилой моряк. Такие морщинки вокруг глаз всегда появляются у тех, кто, зажмурившись на солнце, долгими часами вглядывается в горизонт, стремясь разглядеть порхающих чаек или другие признаки приближающейся суши.
— Хенк Роверс, — представился старик. — На всех морях, как у себя дома, но Амстердам — мой настоящий дом.
— Корнелис Зюйтхоф, дальше Амстердама не бывал, — ответил я в тон своему новому знакомому, не отрывая взгляда от рыжеволосой девушки.
— Но несмотря на это, глаз на красавиц у вас острый! — плутовато усмехнулся старик. — Да, эта малышка ван Рибек — просто очарование.
— Так вы ее знаете?
Старый моряк кивнул:
— Она дочь одного купца, Мельхиора ван Рибека. Если не ошибаюсь, ее зовут Луиза. Ну конечно, это она — видите, как раз собралась войти в дом Рибека!
