— То есть вы верите, что упомянутая картина и подтолкнула и Гисберта Мельхерса, и Осселя Юкена на чудовищные преступления?
— По меньшей мере она могла этим преступлениям способствовать, хоть я до сих пор не могу объяснить, как именно. Пока не могу. Но мне предстоит найти объяснение, вот поэтому я, как вы справедливо заметили, прихожу к вам на помощь. Вы наверняка вляпались в такое, что вам самому не совсем понятно.
— А как по-вашему, следует опасаться подобных страшных преступлений и в будущем?
— Ничего не могу вам на это ответить. Разумеется, моя задача — предотвратить гибель наших именитых горожан, но свою истинную задачу я вижу в другом: уберечь Нидерланды от распада!
— Я не совсем понимаю вас.
Катон пристально посмотрел на меня:
— Вы не позабыли о данном вами обещании хранить молчание?
— Я никогда не забываю о данных мною обещаниях.
— Нидерланды в настоящее время не так уж неуязвимы, как это может показаться. Вильгельм Оранский не успел довести до конца задуманное. Могущественные внешние враги — Англия или Франция — только и ждут, когда мы обнаружим слабину, и тогда непременно пойдут на нас войной. В последнее время участились случаи проникновения к нам французских шпионов. И не следует исключать возможности того, что Людовик Четырнадцатый готовит против нас войну. Теперь представьте себе: в такой ситуации вдруг выясняется, что люди с безупречной репутацией, богатейшие из богатейших, купцы, занялись тем, что отправляют друг друга на тот свет. И ко всему прочему при этом набивают карманы заработанным на пари золотом. Что тогда? Это может способствовать взаимному доверию? Сплоченности? Стабильности? Напротив, торговля рухнет, если об этом заговорят, рухнет непременно, и страну охватит паралич!
— Именно поэтому общественность лучше не тревожить слухами о несчастных жертвах?
Инспектор участкового суда кивнул:
— Мы, как могли, старались сохранить все в тайне, но то, что произошло с семьей Гисберта Мельхерса, утаить было уже невозможно. Людям ничего не известно о деталях преступлений, но это в любую минуту может измениться. И теперь, после гибели ван Рибека, газеты забросали магистрат вопросами.
Я так и не притронулся к хлебу и сельди, слова инспектора отшибли аппетит. Некоторое время я сидел, погрузившись в молчание. Представлявшиеся мне таинственными и необъяснимыми события после разъяснений Катона обретали обоснованность. На какой-то момент мне показалось, что весь Амстердам просто-напросто сбрендил. Я невольно поежился.
— Как и чем я могу быть полезен вам? — прервал я наконец молчание.
— Продолжайте докапываться. У вас есть возможности, мне, как лицу официальному, недоступные. А я буду вас прикрывать, но прошу вас, вы уж впредь согласовывайте действия со мной!
— Значит, инцидент в церкви Вестеркерк я могу считать исчерпанным?
— Как бы не так! И не пытайтесь уверить в этом ваших дружков. К тому же подобным типам не мешает время от времени напоминать, что закон для того и существует, чтобы его чтить.
Я собрался на Розенграхт, Катон вызвался проводить меня. По пути я поинтересовался, удалось ли ему вытянуть что-нибудь любопытное из Беке Моленберг, но он лишь покачал головой.
— Здесь потребуется время, — пояснил он и повлек меня к церкви Вестеркерк, хотя мне, честно говоря, явно не хотелось там задерживаться. — Нас ожидает Деккерт.
Еще меньше мне хотелось входить внутрь церкви. Оказавшись там, я сообразил, почему он пожелал меня проводить и о чем они перешептывались с Деккертом. Последний стоял у могилы Титуса вместе со смотрителем церкви Веертом и еще двумя людьми, скорее всего землекопами. За последние несколько часов могилу вскрыли повторно.
— Вы как раз вовремя, господин Катон, — сказал Деккерт. — Мы все подготовили. Прикажете поднять крышку?
— Мы для этого и пришли, — бросил в ответ Катон.
Деккерт дал рабочим знак, и те приподняли крышку гроба — после моих ночных стараний это не составило труда. Мы с Катоном, подойдя поближе, устремили на гроб полные ожидания взоры.
— На сей раз я верю вам безоговорочно, Зюйтхоф, — проговорил инспектор участкового суда, брезгливо созерцая собачьи останки.
Глава 21
Между жизнью и смертью
Дом был большой и выглядел мрачновато. Стены поросли кустарником, казалось, еще немного, и они полностью скроют его от глаз людских. Дома по соседству, расположенные на Кловенирсбургвааль, выглядели куда опрятнее — неудивительно, их хозяева принадлежали к числу самых зажиточных жителей Амстердама. Впрочем, и доктора Антона ван Зельдена к неимущим никак нельзя было отнести, если верить услышанному. Вероятно, он принадлежал к числу эксцентриков, которых не очень-то заботит внешний вид их обиталища.
— Так запустить дом! Это совсем не по-здешнему, — невольно вырвалось у меня.
Сопровождавшая меня Корнелия пожала плечами.
— А ты точно знаешь, что этот дом принадлежит доктору ван Зельдену? — желал уточнить я.
— Тут сомневаться не приходится. Я уже была здесь однажды с отцом, он должен был встретиться с ван Зельденом по поводу какого-то заказа. Но внутрь не заходила.
После моего второго визита в церковь Вестеркерк успело миновать несколько часов. Я не стал рассказывать Корнелии о пари, предпочел не вводить ее в детали нашего разговора с Катоном, упомянув лишь о том, что ныне инспектор уже не столь скептически расценивает роль злополучного полотна в лазурных тонах. Преодолевая конфуз, я все же рассказал Корнелии об обнаруженных в гробу ее брата собачьих костях. Вопреки моему ожиданию, воспринято это было без истерик. Вероятно, ее состояние достигло известной точки пресыщения — человека уже потрясенного поразить трудно. Но как бы то ни было, выдержка и самообладание этой девушки поражали меня.
Мы решили нанести визит доктору ван Зельдену, поскольку рассчитывали, что он, будучи врачом, пользовавшим Рембрандта, может каким-то образом помочь в поисках исчезнувшего мастера. Кроме того, стоило мне увидеть его в заведении под названием «Веселый Ганс» в компании ван дер Мейлена, как в душу мою закралось подозрение. Я сгорал от нетерпения оказаться в стенах его жилища.
Нам отворила круглолицая служанка с розовыми, будто наливные яблоки, щеками. Едва завидев нас, девчонка заученной скороговоркой выпалила:
— Господин доктор больше не принимает. Зайдите, пожалуйста, завтра, между десятью и двенадцатью часами.
И тут же собралась захлопнуть дверь.
— Мы не по поводу болезни, — поторопился переубедить ее я. — Это Корнелия ван Рейн, дочь мастера-живописца Рембрандта ван Рейна. Мы пришли по поводу ее отца. Так что, будьте добры, доложите о нашем приходе господину ван Зельдену.
Помедлив, служанка все же впустила нас и провела в переднюю. Убранство помещения отражало вкусы и пристрастия хозяина. Две из висевших здесь картин изображали анатомические сеансы. Но куда больше меня поразили многочисленные банки, которыми были уставлены стены. В них плавали помещенные в раствор человеческие органы и части тела. В одной из банок я различил ухо, в другой — кисть руки. Корнелия, поежившись, отвернулась, а я, припомнив сказанное Катоном, невольно спросил себя, имел ли ван Зельден отношение к бандитам, вскрывавшим могилы.
