Я заглянул в одну из дежурных аптек, зашел в кабинку телефона-автомата и позвонил в «Пан-Америкэн». Говорил по-английски. Сказал, что я американец, что познакомился на днях в отеле с дамой из Мексики и обещал отдать ей несколько снимков, которые сам сделал во время нашей совместной прогулки по городу. Но ее вот уже два дня как не видно, и я хотел бы узнать, не уехала ли она. Они спросили ее имя. Я сказал, что имени не знаю, но на ней может быть меховое манто. Меня попросили подождать. Затем после непродолжительной паузы ответили, да, портье помнит меховое манто, которое он подавал мексиканской даме, и что, если я могу подождать еще немного, они попробуют выяснить ее имя и адрес. Я снова ждал. Затем они сказали, извините, к сожалению, адреса у них нет, но имя этой дамы миссис ди Нола, и она улетела вчера утренним рейсом в Мехико-Сити.
* * *
Мехико был все тот же – те же козы, burros, pulquerias
[76]
, те же базары, но времени тратить на них я не стал. Прямо из аэропорта отправился в «Мажестик», новый отель, открывшийся уже в мое отсутствие, зарегистрировался там как ди Нола и начал ее искать. В полицию не обращался, никаких справок не наводил и вообще избегал ходить пешком по улицам из боязни быть узнанным. Просто нанял таксиста и заставил его методично объезжать город, уверенный, что рано или поздно непременно увижу ее. Мы разъезжали взад-вперед по Гуантемольцину, и уличные девицы начали нас узнавать и принимались издевательски визжать и хохотать, завидев нашу машину, а водитель отмахивался и кричал им «postales»
[77]
, чтобы заткнулись. Покупка почтовых открыток – единственное возможное в данном случае алиби, оправдывающее бесцельное блуждание по городу. Мы проезжали по каждой людной улице несколько раз, и, если попадали в пробку, я только радовался. Глаза мои были прикованы к тротуару. Вечером мы проезжали мимо каждого кафе, около одиннадцати, когда закрывались кинотеатры, проезжали и мимо них – я надеялся увидеть, как она выходит из дверей. Шоферу я своей цели не объяснял. Просто говорил, куда ехать.
День кончился – ни намека на ее присутствие в городе. Я велел водителю подъехать завтра к одиннадцати утра. Завтра было воскресенье. Сев в машину, я попросил отвезти меня в парк Чапультепек, будучи почему-то твердо уверен в том, что непременно увижу ее там. Весь город съезжается в парк по воскресеньям: слушать оркестр, кататься на лошадях, перемигиваться с девушками и просто гулять. Мы разъезжали по парку часа три. Мимо зоопарка, эстрады для оркестра, озера с лодками, начальника конной полиции проехали столько раз, что даже голова закружилась, но ее нигде не было. Днем снова совершили рейд по городу, заезжая в каждое людное место. Корриды не было, сезон еще не настал, но мы объехали стадион, а затем прочесали бульвары, окраины и разные другие места. Он спросил, нужен ли мне после ужина. Я ответил, что нет, но завтра жду его к десяти утра. Похоже, выбранная мною тактика не срабатывала. Надо было подумать, как действовать дальше. Перекусив, я вышел немного пройтись, имея вполне определенную цель. Прошел мимо двух-трех знакомых мне людей – они и бровью не повели. И немудрено: из Мексики уезжал высокий тощий американец с голодными глазами. Теперь же они видели перед собой средних лет итальянца с животом, достающим чуть ли не до колен. Я добрел до «Паласьо де Белла Артес», здание было ярко освещено. Пересек площадь и уже собрался было присесть на каменную скамью, понаблюдать за входящей в театр публикой, но тут увидел афишу: сегодня они давали «Риголетто». Меня вдруг охватило безумное неистовое желание войти и спеть свою партию, чтобы утереть нос всей этой кодле, показать, что я могу. Я торопливо отступил и свернул за угол.
Рядом с кассой, где продавали билеты на корриду, находилось кафе. Я вошел, заказал абрикосовый брэнди и сел. Я твердил себе, что о пении надо забыть, что я приехал сюда искать ее и ничто остальное волновать меня не должно.
В кафе было полно народу, трое или четверо мужчин стояли возле столика в углу. Внезапно между ними промелькнуло что-то красное, и во рту у меня пересохло. Они отошли и вернулись за свой столик, и тут я обнаружил, что смотрю прямо на нее.
Она была с Триеской, тореадором, к ним без конца подходили разные люди пожать ему руку и снова отходили. Она увидела меня и быстро отвернулась. Наконец и он увидел меня. Какое-то время очень пристально всматривался и, видимо, узнал. Что-то сказал ей, и она рассмеялась. Кивнула и продолжала смотреть куда-то в сторону с напряженным от волнения лицом. Затем снова улыбнулась, а он продолжал сверлить меня взором. По тому, как они себя вели, было очевидно, что он никак не связывает меня с Нью-Йорком, вообще не знает, что там произошло. Он видел перед собой всего лишь парня, который однажды увел у него девушку, а затем оказался ничтожеством и слабаком. Но этого было достаточно, чтоб разыграть целое представление перед публикой, которая через минуту уже покатывалась со смеху. Лицо его затвердело и стало жестким и злобным. Я почувствовал, как у меня застучало в висках.
* * *
Вошли mariachi. Он швырнул им пару песо, и они визгливо пропели несколько куплетов. Затем его, что называется, осенило. Он подозвал главного из них, о чем-то пошептался, и они заиграли «Cielito Lindo». Но не пели, вместо этого встал и запел он сам. Он пел, глядя мне прямо в глаза, фальшивым голосом, сопровождая пение нелепыми жестами. Публика чуть со смеху не лопнула. Если бы Хуана сохраняла невозмутимость, я бы не тронулся с места, съел бы и это. Но она тоже смеялась. Не знаю почему. Может, просто нервы разгулялись. Может, думала, что именно такой реакции ждут от нее окружающие. Может, все еще злилась за то, что произошло в Гватемале. А может, и вправду, ей казалось смешным, что я бегаю за ней, точно щенок, а она в это время крутит любовь с другими мужчинами. Не знаю, да и надо сказать, в тот момент над этим не задумывался. Просто увидел ее хохочущей, холодное бешенство затопило мозг, и я понял, что сам дьявол не в силах остановить меня сейчас.
Он допел куплет до конца и был вознагражден новым взрывом смеха и аплодисментами. Затем настал черед припева, и он набрал воздуха в грудь, но тут я громко расхохотался. И встал. Это его удивило, он замер, не зная, что делать дальше, а я пропел:
Ay, Ay, Ay, Ay!
Canta yno llores
Porque cantando se alegran
Cielito Undo
Los corazones!
Ай-ай-ай-ай!
Пой и не плачь,
Потому что, когда поют, рады
Красивому небу
Сердца! (исп.)
Казалось, горло было отлито из чистого золота – таким сильным и прекрасным выходил звук, и, закончив, я почувствовал, что задыхаюсь от волнения. Он стоял на прежнем месте с довольно глупым видом, и тут грянул гром аплодисментов. Предводитель mariachi затараторил что-то, обращаясь ко мне, затем они заиграли песню сначала. И я пропел все снова, опьяненный звуком собственного голоса, опьяненный выражением ее лица. Второй куплет пропел уже прямо для нее, мягко и медленно. Но в конце снова взял высокую ноту, закрыл глаза и тянул ее, пока не задребезжали стекла, а потом резко оборвал звук.
