— Да, сэр, я все понял.
— Можете идти. Следующий.
Всю дорогу домой она смеялась, потешаясь над тем, что судья не спросил ее о том, какой суммой денег располагает она, ибо все сто пятьдесят долларов, вырученных нами за выпивку, по-прежнему лежали у нее в сумочке, но после того, как мы добрались до дома, поужинали и выпили кофе, я все же велел ей замолчать.
— Тебе что, не терпится отправиться в исправительную школу?
— Хочешь сказать, что у тебя поднимется рука меня туда отправить?
— Еще как. Если только ты сейчас же не заткнешься.
— Что, уже и посмеяться, что ли, нельзя?
— Он был прав.
Затем я попытался втолковать ей, как меня напугало это происшествие, что я из-за нее едва не убил человека.
— А ты? Как ты себя вела? И как ты только могла вот так бесстыдно заигрывать с теми мужиками? Сначала с одним, а всего через каких-то десять минут с другим…?
— А чего мне стыдиться-то?
— Ну да, это же зов крови.
— Послушай, если ты скажешь хотя бы еще слово о Морганах…
— Говорил и снова скажу, это их порода. И нам обоим следует этого бояться. Это уже заложено в нас, и мы должны сопротивляться, бороться с этим. Мы же…
— Ну да, ври больше…
— Мы же не делаем ничего.
— Какой кошмар!
— Самогонщики, палачи и трепачи, вот что говорят о тех, кто слишком долго живет в глухомани. Я всегда думал, что уж кого-кого, а меня это не коснется. Но сегодня утром я совершил преступление, выгнав пять галлонов самогона. А вечером едва не убил человека.
— И еще сегодня вечером ты хотел бы поиметь меня.
— Замолчи! Прекрати паясничать!
— Тогда почему ты хотел его убить?
— Сама должна знать.
— Наверное, ты сам по уши в меня влюбился.
— Замолчи, я кому сказал!
— Может быть, выпьем?
— Нет!
— Тогда как насчет того, чтобы тебе самому отправиться в исправительную школу?
Глава 5
Как-то вечером, закончив очередную перегонку, я пошел прогуляться по берегу ручья, и, дойдя до церкви, продолжил свой путь по ложбине, а потом сел отдохнуть под деревом и попытался собраться с мыслями. В тот день между нами снова случилась размолвка.
Теперь, когда у нее появились деньги, она покупала все новые и новые наряды: синие, желтые, зеленые и красные платья, плащи и шляпки с лентами. А еще каждый вечер мы выезжали в город и приходили в «Белую Лошадь», и хотя спиртного ей там больше не подавали, но все равно мы заказывали кока-колу, а потом она танцевала и строила глазки всем мужчинам, кто только оказывался поблизости, и затем я отвозил ее домой. Днем же она вела себя совершенно вызывающе, а однажды просто взяла и скинула туфли. А потом, продолжая жаловаться на невыносимую жару, сняла и платье, оставшись в довольно откровенном нижнем белье, после чего начала танцевать под музыку, доносившуюся из радиоприемника, вызывающе покачивая бедрами и пристально глядя на меня. Ну, начать хотя бы с того, что мы находились в угольной шахте, где температура воздуха круглый год остается неизменной, и при имеющейся вентиляции разведенный мной маленький костерок ни коим образом не мог на нее существенно повлиять. Так что мы в очередной раз поругались, и я заставил ее одеться и выключить радио. Затем она вдруг сказала:
— Джесс, а ты никогда не задумывался о том, что это место имеет одну очень интересную особенность?
— Какую еще особенность?
— Здесь можно запросто изнасиловать женщину, и она ничего не сможет с этим поделать.
— Разве она не сможет кусаться? Или брыкаться? Или царапаться?
— И ты думаешь, что ей это как-то поможет?
— Очень даже может помочь.
— Брось. Если мужчина сильный, то ничего она не добьется. Здесь ори-не ори все равно никто не услышит. Я часто думала об этом.
— Просто поразительно, какими глупостями бывает забита голова у некоторых людей.
Я велел ей отправляться домой, в хижину и заняться там чем-нибудь по хозяйству. К тому времени мне лишь чудом удавалось сдерживать себя, и я не хотел, чтобы она догадалась о том, что я уже давно готов сдаться без боя и был готов совершить любую глупость, даже напиться до бесчувствия. Именно тогда я и отправился гулять по берегу ручья, мимо церкви и дальше, через Тьюлип, пытаясь взять себя в руки и мысленно моля Бога о том, чтобы Он дал мне силы и отвел от греха.
А затем откуда-то из-за деревьев послышались странные звуки, отдаленно напоминающие жалобный вой. Потом все повторилось, но на этот раз они стали как будто ближе. Затем я смог разобрать, что это был крик человека, зовущего какого-то Дэнни. И в следующий момент по спине у меня побежали мурашки, так как я узнал этот голос, который уже слышал, наверное, миллион раз, ибо раздавался он когда-то и в поселковом магазинчике, и на улицах поселка, и даже в моем собственном доме. Это был Моук, но только на этот раз он не пел свои дурацкие комические куплеты под аккомпанемент не менее дурацкого банджо. Он был испуган до смерти, крича дрожащим от слез голосом, то и дело принимаясь стонать, словно от бессилия, и что-то бормотать себе под нос. Затем, еле передвигая заплетающимися ногами, он побрел к своей хижине, и я украдкой последовал за ним, наблюдая издалека за тем, как он остановился на пороге, держа в руке свечу, и снова принялся звать. Когда же он зашел внутрь, я потихоньку подобрался поближе и заглянул в щелку. Моук был маленьким, тщедушным человечком, но еще никогда прежде он не выглядел так жалко, как сейчас. Он сидел на земляном полу, забившись в угол, и обхватив голову руками плакал навзрыд. Отчаянные рыдания сотрясали все его тело, а рядом с ним на полу стояло прислоненное к стене банджо.
* * *
Я был потрясен увиденным до глубины души, ибо, во-первых, ненавидел этого человека больше, чем кого бы то ни было на этом свете, и к тому же, принимая во внимание все то, что мне довелось услышать о нем от Кейди, а также то, что мне было известно еще с прошлых времен, я не мог не задаться вопросом, а что, собственно говоря, он делает здесь, и в душе смутно догадывался, что это наверняка может иметь некое отношение и ко мне тоже. Это ощущение стало еще более отчетливым, когда, вернувшись в свою хижину, я услышал доносившийся из дальней комнаты детский плач. Я вошел в дом, и из другой комнаты меня окликнул незнакомый женский голос, пожелавший убедиться, не Кейди ли это. Я ответил, что это не Кейди, а ее отец. Она тут же вышла мне навстречу, и по ее стройной фигуре и довольно высокому росту, я без труда признал в этой молодой особе бесспорную наследницу нашего рода — рода Тайлеров. И тогда я сказал:
— А вы, полагаю, моя малышка Джейн.
— А вы мой отец.
Еще какое-то время мы стояли, взявшись за руки, и хотя нам хотелось расцеловаться, но мешала некоторая скованность.
