— За Вову и Ваню! — надрывался Плохиш, стараясь перекричать музыку и гул голосов. — За дубль вэ! До дна, блин! Стоя, блин!
Его призыв утонул в одобрительных криках. За «дубль вэ» народ готов был пить и стоя, и лежа, и даже, блин, вверх ногами.
В пятницу в кемпинге Плохиша мы праздновали великую победу. Собралось человек сто, а то и больше. Всех переполняли эмоции: гости наперебой галдели, беспричинно смеялись, выхватывали друг у друга микрофон и несли чувствительную чепуху про дружбу и верность. При этом каждый старался привлечь внимание Храповицкого.
«Дубль вэ», то есть Храповицкий и Иван Вихров, сидели во главе стола. Толстый, красный Иван в мятом костюме был пьян и шумен. Он поминутно лез целоваться к Храповицкому, сыпал анекдотами и задирал проституток, которые сегодня роились тучами. Храповицкий в белоснежной рубашке с жабо, с романтической двухдневной щетиной благоухал дорогим одеколоном, оттопыривал нижнюю губу и, когда к нему обращались, отвечал не сразу. Он имел полное право важничать — он только что выиграл главную битву своей жизни.
Губерния между тем пребывала в настоящем смятении. Никто не понимал, каким образом вся ситуация в один миг перевернулась с ног на голову. Как Храповицкий, почти что осужденный и посаженный за решетку, вдруг оказался на свободе и вознесся, а всемогущий Лихачев пал и, по сути, был грубо отправлен в отставку. Изгнание из банка Ефима Гозданкера и смена Лисецким политического курса окончательно все запутывало. Наш бедный губернский народ сломал голову, пытаясь найти разгадку этим потрясающим переменам. Было ясно, что кто-то на самом верху неожиданно стукнул кулаком по столу и все сломал, но кто именно и почему? Официальных комментариев на эту тему не было, Храповицкий и губернатор упорно отмалчивались, Лихачев и вовсе куда-то исчез, уверяли даже, что он скрылся за границу. Лучшие губернские политологи строили в прессе различные версии, но было ясно, что сами они находятся в полном неведении и гадают на кофейной гуще.
Наш юрист Матросов уже здесь, в кемпинге, по секрету поведал мне, что особая заслуга в нашем деле принадлежит Ивану Вихрову, которому удалось с помощью отца добиться личной аудиенции у президента и убедить Деда вступиться за нас. За это Храповицкий будто бы обещал Ивану пятнадцать процентов во всем своем бизнесе. Немтышкин намекал, что это именно он, Немтышкин, через своих знакомых столичных адвокатов, работавших с правительством, вывел Виктора на нужных людей, и те все устроили за тридцать пять миллионов долларов. Некоторые искренне полагали, что нам помог губернатор. Ходили и другие слухи, совсем уж невероятные. Я соглашался со всеми.
Впрочем, многие наши директора держались того убеждения, что победа, как на войне, далась ценою общих усилий: одни стреляли, другие вели переговоры, третьи сидели в засаде, — словом, сражались все. Каждый охотно рассказывал о том, как много он выстрадал в эти тяжкие дни гонений.
— Между прочим, «дубль вэ» означает сортир, — неожиданно подал голос Пахом Пахомыч, по обыкновению невпопад.
— Вова, это ты бугра привез? — воззвал к Храповицкому Плохиш, тыча пальцем в Пахомыча. — Скажи ему, что не надо тут по фене ботать и тюремными наколками рисоваться. Он привык в камере блатовать, а здесь простые пацаны собрались, не засиженные, они такой базар не вкуривают. Между прочим, на него обезьян в суд подал! Алименты требует.
Многие прыснули — розыгрыш с женитьбой Пахома Пахомыча на обезьяне в наших кругах считался одной из самых удачных выдумок Плохиша.
— Не боись, Пахомыч! Немтышкин тебя отмажет, — обнадежил его Виктор. — Докажет, что не твой обезьяныш.
— Отмажем, отмажем, — пообещал Немтышкин, протирая очки. — Главное, чтобы Пахом Пахомыч перестал оружие на своей даче бросать где попало. А то замочит кого-нибудь, а пистолет под кусточком оставит, даже не закопает. Дурная привычка, честное слово.
— Ствол — это мелочь, главное, чтоб жена Соня не узнала, какой он тут бурный секс с обезьяном устраивал, — подал голос Храповицкий. — Иначе некого отмазывать будет, сиротой обезьяныш останется!
Гости покатывались от смеха. Порой у меня возникало ощущение, что я в сотый раз смотрю один и тот же спектакль, в котором наизусть знаю диалоги и реплики актеров. Впрочем, некоторые изменения в декорациях и составе исполнителей на сей раз наблюдались. Например, отсутствовали Вася, Паша Сырцов и Пономарь, зато появилось множество новых людей, таких как Немтышкин или Матросов, иных я вообще видел впервые. Да и мое место было теперь не подле Храповицкого и не в группе приближенных, а в середине застолья — поближе к проституткам.
Храповицкого выпустили в среду. Я прилетел в Уральск рано утром, специально чтобы его встретить. Но когда я подъехал к тюрьме, то увидел Виктора и Плохиша с охраной, маму Храповицкого и группу родственников с детьми, Марину с цветами, Олесю с собакой, толпу сослуживцев и просто знакомых. Гвардейцы Храповицкого, воспрявшие и бодрые, гоняли нахальных журналистов. От такого стечения народа мне сделалось не по себе. Я развернулся и уехал.
Вечером я ему позвонил и поздравил. Разговаривал он со мной дружелюбно, но с холодком, должно быть, так герои фронта общаются с тружениками тыла. Чувствовалось, что в деле своего освобождения он ожидал от меня большего. Мое возвращение в холдинг не обсуждалось. В конце беседы он проявил великодушие и пригласил меня в кемпинг. Я обещал приехать, и приехал. Встретившись, мы обнялись. Он пошутил насчет моей перевязанной головы, и я что-то ответил. И шутка и ответ не отличались остроумием.
* * *
Храповицкий встал и поднял руку, призывая к молчанию. Все сразу затихли. Кто-то услужливо передал ему микрофон. Он оглядел застолье блестевшими черными глазами.
— Я благодарен вам всем, — со значением проговорил он, — за то, что не убежали и не предали. Мы вместе воевали, и мы вместе победили. Спасибо. Я хочу выпить за вас, но сначала предлагаю вместе исполнить песню «День Победы»!
Грянул взрыв приветственных возгласов. Музыканты заиграли известную мелодию, Храповицкий сурово сдвинул густые брови и затянул, гости нестройно подхватили. Я незаметно выскользнул из-за стола в большую смежную комнату, служившую Плохишу кабинетом. Сюда мы обычно удалялись узким кругом во время гулянок, чтобы выкурить сигарету с марихуаной и поговорить о том, что не предназначалось для общего слуха. Растянувшись в кресле, отдыхая от шума и напряжения, я осознал, что совсем отвык от подобных сборищ. Кстати, аквариума в помещении уже не было: он куда-то пропал вместе с пестрыми глупыми рыбками. На его месте красовалось чучело лисицы с разинутой пастью не очень хорошего качества. Вероятно, это был охотничий трофей Плохиша, а может быть, и его братвы, отнявшей чучело за долги у какого-нибудь таксидермиста.
Между тем веселье за стеной продолжалось полным ходом. За песней последовали тосты, затем опять хором громыхнули что-то военное и завершили криками «ура».
Потом был объявлен перекур. В комнату, где я находился, ввалилась возбужденная толпа, возглавляемая Храповицким и Ваней. Сегодня узкий круг был так широк, что большинству избранных пришлось топтаться вдоль стен и у входа. Ваня плюхнулся в кресло и тут же принялся рассказывать скабрезный анекдот. Храповицкий сел рядом со мной и приятельски хлопнул по колену. Плохиш пустил по кругу две папиросы с анашой. Курили все: и кто умел, и кто не умел.
