Мы въехали в поселок, состоявший из нескольких старых перекошенных изб, теснившихся по обе стороны от разбитой колеи. Ни асфальта, ни фонарей, ни других признаков цивилизации здесь не наблюдалось. Бык сбросил скорость, но тяжелый «мерседес» все равно то и дело елозил брюхом по земле.
— Как тут жить, ума не приложу! — недоумевал Бык. — В натуре со скуки сдохнешь. Молодежь давно уехала, одни старики остались. Их от электричества уж отключили за неуплату, да отец Климент по времянке их запи-тал прям от проводов. Я его прикалываю: что ж ты, мол, батя, нам трешь, что воровать — грех, а сам государство обуваешь? Тоже мне, монах! А он мне: Бог свет всем дал, значит, свет общаковый, я его людям возвращаю. Местные его слушаются, че скажет, то и делают. Он им и за попа, и за бригадира. Если че не поделят, к нему идут, он им рамс раскидывает. Пацана маленького где-то тут подобрал, бездомного. Больной на голову пацан, ни читать, ни писать, три слова знает, да и тех не разберешь. Отец Климент его, слышь, и кормит, и учит. Только смысл его учить, если пацан все равно ниче не понимает? Лучше б овчарку завел, немецкую. Я ему предлагал щенка привезти... Ты, дура охерелая, куда прешь! — неожиданно крикнул он, прервавшись.
Убаюканный его рассказом, я подскочил.
— Ты это кому?
— Да курицу задавил! — с досадой отозвался Бык. — В натуре хоть глаз выколи, ниче не видно! Колхозаны не следят, вот живность и шастает, где попало. Примета, между прочим, плохая скотину давить.
— Курица — не скотина, — утешил я.
— А кто, человек, что ли?
Бык заметно расстроился. Как все бандиты, он был суеверен.
* * *
Миновав поселок, мы приблизились к развалинам стоявшей на отшибе церкви. В промозглых осенних сумерках руины производили унылое впечатление. Ни крестов, ни куполов на храме было, кирпичная кладка снаружи по большей части была разрушена. Просторная территория вокруг церкви была когда-то отгорожена забором, но сохранились лишь каменные ворота. Что касается досок, то их, вероятно, давно растащили на дрова местные жители.
Оставив машины у входа, мы вошли в храм. Внутри было темно, холодно и пусто. Голые стены, как и рассказывал Бык, были замазаны неровным толстым слоем штукатурки. Пол отсутствовал — лишь голая неровная земля, местами в ямах. Крыша кое-где зияла дырами. Место, где раньше располагался алтарь, было отгорожено какой-то древней дырявой ширмой, к которой крепились бумажные иконы. Одна изображала Спасителя, другая — Божью Матерь, третья — двух святых, то ли Бориса и Глеба, то ли Кирилла и Мефодия. Перед иконой Христа на колченогом табурете горела лампадка.
— Вон, гляди! — толкнул меня Бык, указывая наверх.
Там, из-под штукатурки, выступало изображение Богородицы, будто хрупкий весенний росток из-под пожелтевшего мертвого снега. Тонкий прекрасный лик печально смотрел на нас, кисть правой руки с полупрозрачными пальцами была поднята.
— В натуре стибает! — прошептал Бык. — Может, и правда знак?
В притворе прямо на земле лежало несколько изжеванных матрасов, прикрытых разноцветным тряпьем. На них возился парнишка лет одиннадцати с непомерно большой головой, одутловатым лицом в пятнах зеленки и маленькими круглыми глазками. Зажав в кулаке карандаш, он с силой возил им по куску картона, сдирая поверхность, затем принимался его грызть. Погруженный в этот творческий процесс, он не услышал, как мы вошли, или не обратил внимания.
— Привет, Артемка, — окликнул его Бык.
Артемка качнулся назад и испуганно уставился на нас.
— Свои, свои, — успокоил Бык. — А батя где?
Лицо Артемки сморщилось, он захныкал, неуклюже поднялся и, хромая, заковылял к выходу, стараясь держаться от нас подальше. Следом за ним мы обогнули церковь и приблизились к приземистому заброшенному строению, откуда доносились звуки пилы. У стены стояла тачка, полная разного мусора. Артемка шмыгнул внутрь, а мы остались снаружи.
— Отец Климент! — позвал Бык. — Батяня!
Из помещения показался огромный парень, перемазанный ржавчиной и мазутом. Ему было лет тридцать с небольшим. Мощные плечи, покрытые татуировками, выступали из грязной майки. На одном плече я прочел «ВДВ». Оловянный нательный крестик, болтавшийся на бычьей шее, казался крохотным. Длинные каштановые волосы были забраны на затылке в косичку. На обветренном грубом лице с каштановой бородкой выделялись ясные ореховые глаза. Таких монахов я еще не видел.
Артемка, вцепившись в него двумя руками, боязливо выглядывал из-за его спины.
— Тати нощные! — радостно ахнул отец Климент, завидев нас. — Каким ветром вас принесло? — и он стиснул Быка в объятиях.
— Да тише ты, — взмолился Бык, — ребра мне поломаешь, бугай здоровый!
Отец Климент обнялся с Хромым и Тещей, но уже не с той теплотой. Потом подошла моя очередь.
— Андрей, — представил меня Бык, — близкий наш.
— Тоже хулиганишь? — спросил отец Климент, оглядывая меня своими ясными глазами.
— Не, — ответил вместо меня Бык. — Он у нас интеллигентный человек, только в розыске.
— Бывает с интеллигентами, — согласился отец Климент и крепко пожал мне руку. — А че брови в сечке? Боксер, что ль?
— Занимался когда-то.
— Мухач? — в его тоне звучало пренебрежение, свойственное тяжеловесам по отношению к своим более легким собратьям.
— Тяж? — в свою очередь спросил я.
— Супертяж, — пояснил мне Бык с гордостью за товарища. — Чемпион России по вооруженке. Всю дорогу нокаутами выигрывал. Если попадет в голову — хана, можно даже не отсчитывать — сразу оттаскивать.
Артемка при этих словах с воодушевлением замычал и несколько раз подпрыгнул. Отец Климент посмотрел на него со снисходительным одобрением.
— Учу его маленько боксу, — пояснил он. — По чуть-чуть, ему для координации полезно.
— А у кого тренировался? — спросил я, пытаясь его припомнить.
— Я из Сибири, — ответил отец Климент. — Сибиряк. Это уж после армии в ваших краях осел.
Он легко поднял тележку с мусором и повез на край церковной земли, там проходил глубокий овраг. Артемка неотступно следовал за ним, держась за тележку и воображая, что помогает.
— Тати нощные! — проворчал ему вслед Хромой. — Какие мы тати? Нормальные пацаны. Верующие. — Он расстегнул куртку, затем рубашку и показал огромный золотой крест, осыпанный бриллиантами.
— Лучше спрячь, а то нарвешься, — предостерег Теща. — У меня он в прошлый раз такой же чуть не отнял. Отдай, говорит, от греха подальше. А то, говорит, если с таким крестом купаться в речку полезешь, то непременно на дно пойдешь, давай мы его лучше на купол поставим.
— Пойдем умоемся, — позвал нас от колодца отец Климент, — а то я перемазался весь. Да вот аналой хочу соорудить, никак не выходит. Плотник из меня ну никакой.
