И не в силах сдержать переполнявший его восторг, он сам, смеясь, заблеял. Получилось у него на редкость натурально, словно он всю жизнь только этим и занимался. Его редкая бородка тряслась в такт его смеху.
Вообще-то Лисецкий с Разбашевым под столом кукарекали, но ни я, ни Либерман, разумеется, не решились ему противоречить. Остальные и вовсе изображали такое веселье, словно в жизни не слышали ничего забавнее.
— А Лисецкий-то, Лисецкий-то! — потешался Калошин. — Мечтает президентом быть! Уж сидел бы себе под столом да блеял! Козел — он козел и есть! Какой из него президент?!
Между прочим, вряд ли рассказ Калошина явился экспромтом, навеянным моим появлением. Глава президентской администрации, конечно, не считал Лисецкого серьезным противником на предстоящих выборах. Но на всякий случай он отсекал уральского губернатора от возможных источников финансирования, грубо выставляя его на посмешище и давая понять находившимся тут бизнесменам, что связываться с таким человеком или, вернее, с таким козлом, как Лисецкий, означает попусту терять время и деньги.
— Эх, — вздохнул Либерман. — Кто только в России не метит в президенты! Даже я, грешным делом, иногда подумываю. Особенно когда с женой поругаюсь. Пугаю ее, неразумную: дескать, разведусь с тобой, а потом возьму да и выберусь президентом. То-то ты будешь локти кусать!
— Кстати, почему ты жену с собой никогда не берешь? — поинтересовался Гарик Саркисян.
— А ты? — вопросом на вопрос ответил Либерман.
— Мою или твою? — парировал Гарик. — Свою ты мне не доверяешь. А моя опять беременная, — в его голосе прозвучала гордость. — Третьего ждем. Она, кстати, рвалась сюда, да я запретил. Какие ей вечеринки — на последнем-то месяце!
— А моей религия не позволяет, — неожиданно сказал Либерман.
— Она у тебя что, мусульманка?
Либерман наморщил нос.
— Она у меня глубоко русская. Правда, в душе. Как господин Жериховский. Муж, дети, синагога. А тут еще пост.
— Какой пост? — забеспокоился Калошин. — Рождественский вроде бы еще не начинался. У меня сегодня от владыки были, даже словом про пост не обмолвились. Я не то чтобы соблюдаю, но в целом за этим слежу.
Либерман, упомянувший про пост явно ради красного словца, чтобы отшутиться, оказался в затруднении, но ненадолго.
— Предвыборный! — нашелся он. — Из дома выходить нельзя, на посторонних мужчин не смотреть, козлов — под стол!
Все рассмеялись. Скорее всего, жена Либермана в соответствии с новыми русскими традициями проживала где-нибудь вдали от Родины, но распространяться об этом публично он, естественно, не желал.
— Разбашев-то, говорят, в Швейцарии домишко прикупил, — вдруг произнес Калошин, видимо, подумавший о том же, что и я. — Где-то в Альпах. В Штадте, что ли. Уверяют, целый замок. Там школа дорогущая для детей новых русских. Пансион. Выездке их учат, бальным танцам — короче, всему, что в нашей с вами повседневной жизни так необходимо, ну и берут за это соответственно. Так вот он туда своих отпрысков отправил.
— Недвижимость в Швейцарии — дело хорошее, — сдержанно отозвался Либерман, но углубляться в эту тему не стал, чем косвенно подтвердил мою догадку о местопребывании своей половины.
— Еще бы! — хмыкнул Калошин. — Что ж плохого в том, что люди богатеют? Только вот хотелось бы, чтобы не за наш счет.
— Эх, не то беда, что в России воруют, а то беда, что воруют с убытков, — произнес Гарик Саркисян фразу, бывшую в те годы очень популярной.
Либерман предпочел сменить тему.
— Мне еще рассказывали, что в Уральске во время речной прогулки кто-то за борт выпал? — проговорил он, вопросительно глядя на меня. — Правда или выдумывают?
— Чему ж тут удивляться! — подхватил Калошин. — У нас напоить гостя до полусмерти — дело чести. Я уж Лисецкого с Разбашевым и предупреждал, и пугал — как об стену горох! Они думали, что чем больше президент выпьет, тем больше им денег отсыплет. Самое смешное — что Борис Николаевич там капли в рот не брал, а они все так перепились, что одна местная чиновница в речку кувыркнулась!
— Вот это да! — воскликнул Гарик. — Не поездка, а сплошные приключения! Хорошо хоть никто не утонул.
— А мне говорили, там двое сверзились? — снова подал голос Либерман.
— Да нет, — со знанием дела ответил Калошин. — Свалилась одна, а другой сам прыгнул. Помочь хотел.
— Поди, тоже не соображал, — предположил Гарик. — Это ж сколько вылакать надо, чтобы в ноябре в речку сигануть?
Я прокашлялся.
— Вообще-то я не пью, — сказал я сухо.
— А ты тут при чем? — уставился на меня Либерман. До него, как и до остальных, смысл моих слов дошел не сразу.
Я сердито молчал.
— Так это были вы? — первым догадался Калошин. — Вы за ней прыгнули?!
Другие тоже были поражены.
— Сумасшедший! — ахнул эмоциональный Гарик.
— Тетка-то хотя бы симпатичная была? — интимно осведомился Либерман. Он уже успел прийти в себя.
— Очень! — буркнул я, вспоминая перекошенное лицо Татьяны Стуколовой и ее истошные крики.
— Да какая разница, симпатичная или нет! — не мог успокоиться Гарик. — В проруби на любовь как-то не больно тянет!
— Смотря какая любовь, — возразил Либерман. — У них, говорят, такие страсти кипели, что вода кругом бурлила! Волны ходили, как на картинах Айвазовского.
Все вновь рассмеялись, разумеется, кроме меня.
— Эх, бессовестные вы люди, — хихикая, корил их Калошин. — Человек, можно сказать, геройский поступок совершил, женщину спас, а вы над ним издеваетесь!
— Это еще неизвестно, спасал он ее или что другое с ней делал! — завелся Гарик. Он видел, что всю компанию, включая Калошина, тема речной любви ужасно забавляет, и, не смущаясь моим присутствием, принялся ее развивать: — Орала девка дуром, это факт. А уж что там под водой творилось, кто нам теперь расскажет? Да, попала она в переплет! Защитить себя не может — руки заняты, барахтается из последних сил. Уже захлебывается. А он, так злодейски ухмыляясь, к ней приближается — Гарик показал, как я ухмылялся. Вышло у него отвратительно, не говоря уже о том, что в его интерпретации я приближался стилем по-собачьи. — Она ему: «Караул! Помогите!» А он поднырнул, юбку ей...
С вашего позволения я не стану пересказывать, как, по мнению Гарика, я пользовался беспомощностью Татьяны Стуколовой и в какой последовательности. Расходясь, Гарик в лицах изображал то меня, то Татьяну, добавляя все новые невообразимые подробности, от которых меня то бросало в жар, то мутило. Хохот вокруг стоял гомерический. Я тоже изо всех сил старался улыбаться, но, как легко догадаться, у меня получалось довольно натужно. В глубине души смешной я эту историю не находил.
Наконец, Калошин решил, что с меня достаточно.
