— Мы вообще не вас имели в виду, — заговорил я, выдвигаясь вперед, чтобы Сырцов мог меня разглядеть. — В этом отделении у меня есть еще один пациент, пожилой человек с гангреной. Там действительно не избежать хирургического вмешательства. А с вами мы будем пробовать консервативные методы лечения.
— Какие методы? — испуганно спросил он. Он все еще был в шоке и не узнавал меня. К тому же ему мешали, халат и колпак.
— Существуют разные варианты, — уклончиво ответил я, корча гримасы и подмигивая ему обоими глазами сразу. — Укрепляющие процедуры, физиотерапия, витамины, — от волнения я никак не мог вспомнить нужные медицинские термины и плел все подряд. — Глюкозу поколем в ягодицу или там в плечо. Бег на месте тоже помогает.
И тут, наконец, он меня узнал и замер. Его взгляд застыл, изможденное лицо сразу сделалось мертвенно-серым, небритый подбородок задрожал. Он издал еле слышный хлюпающий звук. Я испугался, что ему станет плохо, и тоже осекся. В палате неожиданно повисла пауза.
Почувствовав неладное, омоновцы за моей спиной завозились.
— В чем дело? — нервно осведомился доктор, переводя глаза с Сырцова на меня. — С вами все в порядке? Это мой коллега, вы, может быть, его помните.
Сырцов разлепил пересохшие губы.
— Нет! — пробормотал он. — Не помню! Не надо! Я не хочу!
— Да вы не бойтесь, — принялся увещевать его доктор. — Никто вам не причинит зла. Мы же хотим вам помочь.
Сырцов вздрогнул, словно ему сделали больно.
— Немедленно прекратите! — выпалил он. — Уберите его! Оставьте меня в покое!
Его реакция меня поразила. Я видел, что еще секунда, и он меня выдаст.
— Пойдемте, — поспешно бросил я доктору. — Пациент сегодня слишком возбужден. Я приеду в другой раз.
— Нет! — крикнул мне в спину Сырцов. — Не смей здесь появляться! Хватит меня терзать!
Это уже был провал. Я пулей выскочил в приемную, и тут же вылетел доктор.
— Какая неадекватная реакция! — пробормотал он омоновцам. — Первый раз его таким вижу! Вы что-нибудь понимаете, коллега?
Я молча замотал головой и пожал плечами, показывая, что сам теряюсь в догадках. Я действительно был растерян. Омоновец вышел за нами в коридор. Под его тяжелым взглядом мы, стараясь не бежать, зашагали к выходу.
— Мне кажется, что он не очень вам обрадовался, — ядовито прошептал доктор, вытирая вспотевший лоб.
— Должно быть, с кем-то спутал, — тоже шепотом предположил я на ходу.
Окончательно я пришел в себя минут через двадцать, уже в центре города. Проезжая мимо оперного театра, я вдруг спохватился, что со вчерашнего дня так и не позвонил Насте. Мучимый стыдом и раскаянием, я набрал ее номер.
— Здравствуйте, я по поводу оперы. Я хотел извиниться перед вами за то, что пропал. Я не нарочно. Если вы готовы меня простить, мы вполне могли бы сходить в театр сегодня.
— Боюсь, что сегодня нет оперы, — ответила Настя. Ее голос был привычно грустен, но ни обиды, ни упрека в нем не звучало. — Я смотрела афишу. Только балет.
— Какой балет?
— «Лебединое озеро». Утренник. Начало в два часа.
Я посмотрел на часы. Было без четверти час.
— Балет тоже неплохо, — заверил я ее. — Какой русский не любит «Лебединое озеро»?! Я заеду за вами через полчаса. Вы успеете собраться?
Она пообещала постараться.
Так все-таки сдал нас Сырцов или нет? Я не мог думать ни о чем другом.
3
Провинциальный балет — это как пробуждение в чужой постели после тяжелой пьянки: и мучительно, и стыдно. С советских времен в крупнейших городах России существуют собственные театры оперы и балета и — что гораздо хуже — собственные труппы. Одни и те же артисты, так ничего и не добившиеся, в течение долгих лет на одной и той же обшарпанной сцене, перед одной и той же аудиторией исполняют одни и те же роли. Они стареют, толстеют, спиваются и интригуют. За право остаться на театральных подмостках после пенсии они воюют насмерть, ибо ничего другого делать не умеют.
Сидя в плюшевых облезлых креслах партера, мы с Настей наблюдали за тем, как кордебалет, напоминавший команду раскормленных тяжеловесов, грузно разминался в саду, под нестройные звуки оркестра, в котором не хватало половины музыкантов. Когда действие перенеслось к озеру, то главная интрига для меня заключалась не в сказочных событиях, а в том, провалится ли сцена с гулявшими досками под могучим Зигфридом или же ее обрушат своими скачками дебелые лебеди?
Вот за кого я не волновался, так это за Одиллию, alias Одетту. Ей явно давно перевалило за сорок, она была стервозно-худа и берегла свои ноги, то есть вместо батманов хлопала густо накрашенными глазами. Старательный Зигрфрид отдувался за двоих, был весь в мыле и тяжело дышал.
Кроме нас в зале находилась лишь толпа школьников, которых согнали сюда под надзором учителей. Свое пребывание в храме искусства школьники воспринимали как несправедливое наказание. Они грызли чипсы, кидались друг в друга бумажными шариками, шушукались и нетерпеливо крутились в ожидании антракта. На Настином лице, обычно доброжелательном, изображалась страдание. Она морщила веснушчатый нос, словно готовилась всплакнуть. Ее яркие глаза были влажными.
— Уйдем после первого отделения? — сочувственно предложил я.
Судя по ее благодарному взгляду, я угадал.
— Я вообще-то больше оперу люблю, чем балет, — призналась она. — Особенно мне нравятся низкие голоса. Контральто, басы. Хотя для них существует мало красивых арий.
— Это потому, что у вас тоже низкий голос, — предположил я. — Женщинам и детям часто нравится то, что похоже на них самих.
— Наверное, всем нам нравится то, что на нас похоже, — сказала она задумчиво. — А может, наоборот, какими мы мечтаем быть. Между прочим, женщины как раз редко бывают довольны своей внешностью. Реже, чем мужчины.
— Возможно, мужчины просто меньше смотрятся в зеркало. Разглядывали бы себя чаще, им бы тоже не понравилось.
— Зеркало тут не при чем, — возразила она. — Никто все равно не видит себя таким, какой он есть на самом деле.
Первое отделение все-таки закончилось. Школьники вскочили и, толкая друг друга, с шумом ринулись из зала. Мы с Настей подождали, пока они выбегут, и чинно направились к выходу.
— Вы первый человек, который не терзает меня вопросами о том, что происходит в нашей компании, — сказал я, помогая ей одеться.
— А что у вас происходит? — беспечно спросила она. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Ну вот! — хмыкнул я. — А я так восхищался вашей деликатностью. Вы и впрямь ничего не слышали? Храповицкого на днях арестовали.
— Храповицкого арестовали? — переспросила Настя потрясенно. — Неужели? Какой ужас! Ведь он такой гордый человек!
