Следуя за ним по извилистым коридорам, я старался угадать, какую еще ловушку приготовит мне изобретательный генерал. Я надеялся, что мой арест не включен в сегодняшнюю программу. Для столь артистичного специалиста по вытягиванию жил, каким являлся Лихачев, это было бы слишком топорно. Чтобы унять предательскую дрожь, я закурил.
— Здесь не курят, — строго сообщил помощник, не поворачивая головы.
Я мысленно охарактеризовал его половую принадлежность как нетрадиционную, загасил сигарету об угол подоконника и, не найдя, куда ее выбросить, сунул назад в пачку. Мы вошли в крыло, занимаемое Лихачевым, но до генеральской приемной не добрались. Помощник остановился и открыл неприметную дверь, пропуская меня вперед. Я выдохнул, как перед прыжком в воду, и шагнул внутрь. Помощник остался снаружи.
В полутемной комнате без окон практически не было мебели: лишь стол да пара стульев. Лихачев, по-домашнему, в рубашке и пуловере, в полном одиночестве увлеченно смотрел телевизор. Он обернулся ко мне, приложил палец к губам, призывая к молчанию, и указал на стул рядом с собой. Я бросил взгляд на экран и медленно сел.
На экране я увидел главного бухгалтера нашего холдинга, Марину Сергеевну Кабанкову, которую допрашивал майор Тухватуллин. Я почему-то сразу, без всяких сомнений понял, что это именно Кабанкова и именно в кабинете Тухватуллина, хотя черно-белое изображение искажало ее внешность, а майор и вовсе виднелся фрагментарно. Установленная за его спиной под потолком камера захватывала лишь его плечи да затылок. Указательным пальцем майор сучил по клавишам компьютера, повторяя вслух текст, чтобы не сбиться.
«То есть — эти векселя являлись по сути фиктивными. Фиктивными. И все имущество с азотного завода переводилось на фирмы Храповицкого незаконно. Незаконно». Точка.
Он прервался и, подняв голову, посмотрел на Кабан-кову в ожидании комментариев. Но та лишь мелко, как курица, кивала, выражая полное согласие.
— Ну вот, — откидываясь на стуле, с облегчением произнес майор. — Хоть с азотным заводом, похоже, разобрались. Вы мне только потом в моем блокноте схемку начертите по этим векселям, чтобы я начальству мог наглядно растолковать, что там к чему. А то уж больно хитро у них наверчено. Записать-то я записал, а до конца еще не уловил. Лады?
— Да я прямо сейчас могу, — предложила Кабанкова, хватая ручку. — Где чертить?
— Подождет, — снисходительно успокоил ее Тухва-туллин. — Когда протокол допроса подписывать будем, тогда уж все и подобьем. Вы ведь мне что-то еще рассказать хотели?
Кабанкова подалась вперед и заговорщицки заулыбалась.
— Нашла я все-таки номер счета, про который вы вчера спрашивали, — не без гордости доложила она. — Полночи в своих бумагах рылась, но отыскала.
— Это хорошо, — рассеянно похвалил майор. — Только мы с вами вчера много про какие счета говорили. Я, если честно, и не помню, какой из них вы в виду имеете.
— Ну, как же! Вы еще интересовались, открывал ли он своим любовницам счета за границей? Храповицкий-то.
— А, вы вон про что! Да это я просто так спросил, без задней мысли. Что-то мне вдруг вчера интересно стало, чисто по-человечески.
— Можно закурить? — шепотом спросил я генерала.
— Кури на здоровье, — пожал он плечами. — Только меня угости, а то я сигареты в своем кабинете оставил.
Когда я начал работать в холдинге, Кабанкова уже была главным бухгалтером и входила в узкий круг приближенных, поскольку считалась хорошим специалистом, к тому же обладала крепкими связями в налоговой инспекции. Мне не нравилась угодливость, которую она демонстрировала руководству, и грубость, с которой она обращалась с подчиненными. Меня забавляла ее манера одеваться: не по годам открыто, не по должности ярко и не по фигуре тесно. Но в целом я относился к ней уважительно и, хотя однажды видел ее растерянность во время обыска, все же не мог представить, что животный страх способен в одно мгновенье превратить властную, самолюбивую, неглупую женщину в трясущийся студень.
— Нет, раз уж я пообещала, то обязательно сделаю, — внушала Кабанкова майору, поедая его преданным взглядом. — Такой уж у меня характер. Больше всего ценю в людях надежность и порядочность, — она достала из сумки сложенный вдвое листок и протянула через стол Тухватуллину. — Мне выписки с ее счета недавно в руки попали, ну я и сохранила на всякий случай. Как в воду глядела! Вот имя, фамилия, название банка, а вот номера. Тут для долларов, а тут для швейцарских франков. Это он ей открыл, когда в Женеву возил в прошлом году.
— Что-то я не пойму, на каком языке тут написано, — пожаловался Тухватуллин, крутя бумажку в руках. Он явно не был полиглотом. — На швейцарском, что ли? Ольга вижу, а фамилию не разберу. Это, значит, какая же Ольга? Которой он дом строил?
— Да нет, — поправила Кабанова. — Дом он Марине Березкиной строил. А это другая, Ольга. Сухарева.
— Которая с ним живет? — все никак не мог уяснить майор.
— С ним Олеся живет, Новицкая, — поморщилась Кабанова от его недогадливости. — А это еще одна.
— Как он сам-то с ними разбирается?! — вздохнул майор не то с сочувствием, не то с завистью. — Ольга, Олеся, Марина. Еще кто?
— Еще Елена, — подсказала Кабанова со смешком. — Я вам список составлю, а то у него гарем целый.
Лихачев игриво поддал меня локтем.
— Третий день с ней возимся, — сияя, поделился он. — Сама уже прибегает, жить без нас не может. Вчера с утра звонит дежурному, не мог бы, дескать, следователь такой-то меня принять? Я кое-что важное вспомнила. А следователь такой-то накануне с ней десять часов сидел, россказни ее слушал, полуживой выполз. А тут еще и день выходной, ему ехать неохота. Он Тухватуллину перезванивает, так, мол, и так, нельзя ли обождать до понедельника? Тухватуллин мне докладывает, как быть? Я ка-ак рявкну! Гони, кричу, дурак, мать твою, на работу срочно! Лично ее тряси, пока все не выложит! Всех быстро на уши поставил, сам тоже приехал, правда не вмешивался, здесь сидел, тихонечко так. В девять вечера мы с ней закончили. Ну, думаем, все! А сегодня не успели проснуться — вот она, красавица!
— Выходит, он ей на счет всего-то сто тысяч долларов положил? — проворчал Тухватуллин, подкалывая выписку к другим документам. — Мог бы, думаю, и побольше подкинуть, при его деньгах-то.
— А богатые, они всегда жадные, — авторитетно сообщила Кабанова. — Сколько уж я их повидала! За копейку удавятся. Правда, на себя они не жалеют, это у них принцип такой: на себе не экономить. Но когда остальных коснется, снега зимой у них не допросишься! Другое дело, что эти ихние пассии все вместе ста тысяч не стоят.
— Да ну?
— Где они только их находят?! Одна другой хлеще. Как моль, до вещей жадные, и уж если одна что-нибудь купила, то другой сразу же вынь да положь. И у Храповицкого такие, и у Крапивина, и у Шишкина — как на подбор! Вчера еще в автобусе толкались, в «Макдональдс» попасть за счастье считали, а сегодня на «Мерседесах» с охраной разъезжают, люстры в Венеции заказывают, ювелирные украшения в Париже выбирают. И не угодишь на них! Вид такой, будто их прямо сейчас стошнит. Смотрят на тебя как на пустое место, ни «здравствуй», ни «до свидания» от них не дождешься. И ходят так, зад отставив. Фу, мне аж душно стало! — неожиданно завершила она, махая руками возле разгоряченного лица.
