— Перестань голосить! — пытался урезонил его Виктор. — Чего ты разорался? Мы еще до половины не дошли.
— Нет! — надрывался Пахомыч. — Я не буду вам отвечать! — он сдирал с себя провода.
— Чего ты взбеленился? — спросил Виктор удивленно.
— Хватит надо мной издеваться! Я вам не клоун! Я такой же человек, как и вы!
Я посмотрел в его изможденное, похудевшее лицо, и мне стало стыдно всей этой комедии. Я снял наушники.
— Пахомыч, — спросил я просто. — Зачем ты сдал Володю?
Пахом Пахомыч отпрянул, словно от хлыста, и испуганно замер. В комнате сделалось очень тихо. Втянув голову в плечи и перебегая глазами с одного на другого, Пахомыч смотрел на нас. А мы — на него. Так прошло не меньше минуты.
Виктор взял свободный стул, поставил его напротив Пахома Пахомыча и уселся так близко, что они почти касались коленками друг друга. Лицо его было сосредоточенным. Никто из нас не произнес ни звука. Я слышал учащенное дыхание Пахома Пахомыча.
— Я не сдавал Вову, — наконец, выдавил он из себя.
— Ты сдал его, — негромко и уверенно возразил Виктор. — Ты его сдал со всеми потрохами.
И опять воцарилась пауза. Пахом Пахомыч сглотнул и облизнул сухие губы белым языком.
— Ты меня теперь убьешь, да? — спросил он. — Как Сырцова, да?
Про себя я отметил ту убежденность, с которой он говорил о причастности Виктора к покушению на Сырцова. Я дорого бы дал, чтобы понять, сам ли он до этого додумался или это было общее мнение наших директоров, передаваемое за нашей спиной из уст в уста. Виктор, кстати, даже бровью не повел.
— Может быть, придется, — ответил он спокойно.
Пахом Пахомыч захрипел.
— А может быть, и нет, — задумчиво проговорил Виктор. — Зависит от того, что ты им рассказал.
— Я ничего им не рассказывал, — запинаясь, пробормотал Пахом Пахомыч. — Абсолютно. Я только подписал то, что мне велели.
У него на лбу и над губой выступил пот.
— А что они тебе велели?
— Я не знаю! — воскликнул Пахом Пахомыч в отчаянии. — Я не знаю.
Не выдержав взгляд Виктора, он низко опустил голову. Стал виден его затылок с пробивающейся лысиной.
— Я не читал, — мучительно твердил он, не поднимая головы. — Это не важно, что там написано. Потому что я на суде от всего откажусь. Я просто хотел вырваться оттуда. Я уже не мог больше. Меня Лихачев лично допрашивал. Специально в воскресенье приезжал. Глумился. Смеялся, что я паровозом пойду, что вы так с самого начала задумали. Я начал бояться, что вы меня бросили, — от вас же никаких известий не было. И за Соню с сыном я переживал. А в камере еще пугали, что меня опустят. Я терпел до последнего. У меня уже сил не было, а я все равно терпел. Я не знал, сколько это будет продолжаться: а вдруг это навсегда? Я же на суде все равно откажусь от этой подписи. Мне адвокат сказал, что если я на суде откажусь, то эти показания не считаются. Я там всю правду о них расскажу, как они людей терзают. Им ведь хуже будет!
Плечи его тряслись. Он боролся с собой, чтобы не заплакать. Мы слушали его молча, и это, кажется, давило на него сильнее любого осуждения.
— Я не спал с тех пор, — вдруг прибавил он тихо. — Володя ведь мне все равно что брат! Даже еще роднее. Это все из-за Лихачева с Гозданкером случилось! Это из-за них! — он хлопнул кулаком по столу и вскинул на нас засверкавшие глаза, полные слез. — Ненавижу их! Козлы! Я бы их самих — на нары! К уркам! Чтоб их башкой в парашу засунули!
Неожиданная догадка вдруг мелькнула у меня.
— Постой, — сказал я. — А это не ты, часом, после конкурса красавиц в милицию позвонил по поводу наркотиков в машине Владика Гозданкера?
Пахом Пахомыч выпрямился.
— Я! — с вызовом ответил он. — Я отомстить хотел! Не Ефиму, так его сынку. Чтоб его в отделение забрали и в клетке помурыжили.
— Эх и балбес! — не удержался Виктор.
— Я же не знал, что этого Владика убьют! Да если бы и знал, я бы все равно.
— Да заткнись ты! — прикрикнул на него Виктор. — Какая сейчас разница, кого еще ты заложил.
3
Савицкий рекомендовал нам избегать массовых сборищ, во-первых, потому, что подобные мероприятия не очень эффективны, а во-вторых, потому, что они обязательно сопровождаются утечкой информации. Вместо этого он предложил разбить список наших директоров на небольшие группы и встречаться с ними поочередно. Так получалось легче и незаметнее.
Сегодня в комнате отдыха нас ожидали пять человек. Нашего главного компьютерщика Гришу Лапушкина и главного юриста Матросова мы вызвали потому, что Кабанкова назвала их имена в налоговой полиции. По той же причине здесь присутствовала и Ольга Полушкина. Кроме этих троих, уже обреченных, о чем они, впрочем, еще не знали, были два явных кандидата на посадку: Валера Коркин, директор департамента по инвестициям, и заместитель финансового директора Ира Саблина. Что касается непосредственно директора по финансам, то он еще до ареста Храповицкого отбыл в заграничную командировку и с возвращением не спешил. А мы не торопили.
Никаких объяснений по телефону не давалось, Савицкий послал за каждым надежного курьера. От директоров требовалось прибыть к восьми, при себе иметь российский и заграничный паспорта. Бросив семейные дела, они примчались.
В сопровождении Савицкого мы вышли к ним раньше назначенного времени, понимая, что бесчеловечно мучить их неизвестностью. Сбившись в кучку, они теснились на диване возле низкого стола и, вытянув шеи, слушали, как Полушкина что-то рассказывала им драматическим шепотом.
— Короче, пропала дамочка! — тараща подведенные глаза, сокрушалась Полушкина. — Может, сбежала куда-нибудь, а может, уже и замели.
— Опять врешь? — добродушно перебил ее Виктор.
Грубоватой шутливостью он, видимо, хотел разрядить
атмосферу. Но у него не получилось. Директора лишь односложно поздоровались и уставились на нас, ожидая объяснений.
— Прям, вру! — надулась Полушкина. — Где Кабанко-ва-то? Нету ее! Два дня ей телефон обрываю, ни ответа, ни привета. Что с ней? Может, хоть вы в курсе?
Человека, не знакомого с реалиями российской жизни, могло поставить в тупик присутствие Полушкиной на тайном совещании в узком кругу. Виктор с его умением галантно выражаться именовал ее «главной шалавой» нашего холдинга, поскольку в свои сорок лет она была убеждена, что настоящая любовь ожидает ее впереди и что остепеняться ей пока рановато. Крашеная полнеющая блондинка, всегда ярко одетая, со следами былой красоты и частых похмелий, она любила шумные застолья. После каждой корпоративной вечеринки ее нынешний, четвертый или пятый муж прибегал к ней на работу, размахивал кулаками, выяснял, где она ночевала, называл ее нехорошими словами, грозил разводом и мучительной смертью. На нее это, впрочем, действовало не сильнее, чем на Виктора — минеральная вода. Опыт разводов у нее имелся, а нехороших слов она знала побольше, чем он, тем более что была десятью годами его старше.
