— Новости, новости нам нужны! — вздохнул Лисецкий. — Народ только новости и смотрят.
— В новостях они больше всего берут, — почесал в затылке Баранов. — Одна минута стоит почти столько же, как полчаса в этих ток-шоу, или как они их там называют.
— А куда же деваться? — развел руками Лисецкий. — Свобода слова. Рынок.
3
— Извините за опоздание! — раздался от двери мягкий вкрадчивый голос с легким татарским акцентом. — Застрял в пробке.
В комнату вошел смуглый молодой человек приятной наружности с тонкой черной бородкой и такими же усиками, в тюбетейке и расшитом длинном халате, накинутом поверх черного костюма от Валентино. Это и был Рифат Назимов.
— Здравствуйте, здравствуйте, — легонько поклонился он всем и отдельно, чуть глубже — Лисецкому. — Еще раз простите, что прерываю.
— Ну, что хорошего скажете, Рифат Вагапович? — задиристо повернулся к нему Лисецкий. — Решились вы наконец к нам присоединиться, или все еще думаете?
— Пока еще думаем, — кивая и улыбаясь, ответил Назимов. — Хотел вот послушать, чтобы лучше понять. Цели, так сказать, и задачи.
— Смотрите, не опоздайте, — буркнул Лисецкий, подавляя раздражение. — А то наш поезд уйдет. Другие вон рвутся. Мы ведь не всех принимать будем.
— Так это маленькие партии, — вежливо улыбнулся Назимов. — А мы — большие.
— Это в каком месте вы большие? — недружелюбно бросил ему Баранов. — Денег потому что больше других просите?
— Кстати, какая тема сегодняшней передачи? — поспешно проговорил Лисецкий. Он опасался, что Баранов своей грубостью испортит ему проделанную дипломатическую работу.
— Федеративное устройство и национальный вопрос, — откликнулся Киршбаум. — Там солидная публика собирается. Гайдар будет выступать. Верховный муфтий, — он стрельнул глазами на Назимова, давая тому понять, что в мусульманском мире есть лица и повыше него. — Из губернаторов Титов будет. Из Саратовской области.
— Из Самарской, — недовольно поправил Лисецкий.— Вечно их с Аяцковым путают! Уж лучше бы Аяцков был. Тот, конечно, тоже болтун, но в нем хоть чванства поменьше. Я Титова терпеть не могу. Павлин самодовольный. А сам меня во всем копирует. Идеи у меня ворует. Даже галстуки стал покупать, как у меня. Он только себя и слушает. Как заведется — не остановишь. Он мне слова сегодня не даст сказать.
— Даст, — возразил Баранов. — Мы с ведущим все согласовали.
— А о чем мне говорить-то? — спохватился Лисецкий. — Вы мне текст заготовили?
— А как же? Обижаете, — Киршбаум протянул Лисецкому страницы с отпечатанным текстом. — Вот, пожалуйста, ваши тезисы. Полная самостоятельность всем регионам. Свободные экономические зоны.
— Суверенитет им и Ельцин обещает, — нахмурился Лисецкий. — Тут я ничего нового не скажу. А надо, чтобы я запомнился. Раз я на такое дело иду, у меня образ должен был ярким. Лозунг мне необходим убойный. Слоган.
Лисецкий блеснул новомодным словечком.
— А чего тут думать-то? — вмешался Баранов. — Лисецкий — наш президент! Вот и лозунг.
Журналисты невольно заулыбались.
— Хороший ты человек, Миша, — заметил ему Лисецкий. — Но уж больно простодушный. Если бы все так легко решалось, зачем бы мы здесь сидели?
— А я и не знаю, чего мы здесь сидим, — упрямо ответил Баранов. — Вот взять, например, и нанять в агитаторы распространителей «Гербалайфа». Они же все что угодно людям втереть умеют. Клиентура у них своя. Платить им за каждую голову. Пусть один агитатор по десять тысяч избирателей гарантирует. Им это раз плюнуть! А чтобы не мухлевали, военных к ним приставить. Военные за ними следить будут. И победа гарантирована! А по Деньгам, знаете, какая экономия выйдет? Я уже считал...
— А что, неплохая идея! — оживился Лисецкий. Остальные отвели глаза.
— Так вот, я опять насчет передачи, — вернул их к прерванной теме Киршбаум. — Мы не просто даем суверенитет. А мы обещаем вплоть до отделения! — Он тонко улыбнулся. — Это большой шаг вперед.
— Если все отделятся, кто же останется? — недоуменно спросил Баранов.
— Необходимо говорить о правах русских в России, — непререкаемо заявил Дружинин. — Коренное население в настоящее время является у нас наиболее униженным. Мы затравлены компрадорским правительством и продажной прессой. У нас выработался комплекс национальной неполноценности. Мы уже сами себя стыдимся.
— Давить надо русской идеей! — брызгая слюной, поспешно поддакнул Топорков. — Это сильный слоган.
Назимов беспокойно завозился.
— Мусульманское население может не понять русскую идею, — осторожно проговорил он. — А это почти половина избирателей.
— Русская идея сейчас непопулярна, — авторитетно возразил Киршбаум. — Люди не хотят жить, как в России. Они хотят жить, как в Америке.
— Тут даже не в этом дело, — покачал головой Лисецкий. — Не в том, что они хотят или не хотят. А в том, что русскую идею Жириновский оседлал. Тут нам его не перешибить.
— А может, все-таки попробовать? — не отставал Топорков.
Дружинин закусил мундштук трубки и незаметно пихнул его в бок. Он уже понял, что русская идея не зажигает Лисецкого, и безнадежно опустил глаза в стол. Дружинин вообще давно разочаровался в Лисецком, стеснялся своего участия в этом проекте и своего пребывания здесь, но в деньгах нуждался остро, а так много, как в штабе Лисецкого, ему нигде не платили.
В отличие от него, Топорков ничего не стеснялся. Он считал, что брать надо, где дают. А гнуть свое. В этом ему виделась русская правда.
Лисецкий с грустью посмотрел на красное лицо Топоркова, подвинул к себе список членов делегации и незаметно вычеркнул его фамилию из списка. Еще немного подумал и вычеркнул заодно и Дружинина. Потом взглянул на часы и поднялся.
— Ну, вы тут спорьте, а я поеду, — объявил он, подхватывая пальто. — А то на важную встречу опоздаю. Увидимся на телевидении, — последняя фраза была адресована Киршбауму.
4
— Не любишь ты меня, Марик, — жеманно говорил Лисецкий и поджимал губы. — Совсем не любишь!
— Да в чем же я согрешил, Егорушка? — с деланным испугом округлял глаза Либерман и морщил нос. — Неужто опять фуа-гра с малиновым соусом подали? — Он заглянул в тарелку Лисецкого и всплеснул руками. — Я же с утра распорядился: только с земляничным! Лично повара утоплю в этом малиновом соусе! Лучшего друга чуть не отравил! Позор на всю Москву!
Они вдвоем обедали в изысканном ресторане Дома приемов «Русской нефти». Вокруг них бесшумно шныряли почтительные официанты. Лисецкий был в том же костюме, но уже без галстука, оставленного им в машине, перед тем как войти сюда. Зная демократизм Либермана в одежде, он старался соответствовать. Либерман был в неизменной черной рубашке-поло и черном же пиджаке.
