— А другие директора тоже сдадут? — с любопытством осведомился Лисецкий.
— Если закрывать начнут, то все сдадут! Это на воле легко понтоваться. А за решеткой все по-другому. Да чего тут говорить, — скривился Плохиш. — Вы лучше меня людей знаете! Благодарности от них не дождешься. Пока поднимаешь человека, он тебе пятки лижет. А случись что — все сразу только за свою шкуру дрожат. Тысячу раз это проходили.
— Ну, а по поводу Сырцова что скажешь? — допытывался губернатор. — Они ведь и на Сырцова много чего накопали. Он как? Тоже Володю сольет?
— Этот-то? Этот сразу сольет, — без колебаний отозвался Плохиш. — Он за других терпеть не будет. Да и жаба его душит. Он же себя с ними вровень видит. Большим начальником заделался. Это только Вова не замечает, обращается с ним как с подчиненным. А Паша сильно изменился. Другой человек! Ну, я-то, конечно, не суюсь, — прибавил он дипломатично. — Меня их отношения не касаются. У меня один командир.
Он с подобострастием посмотрел на губернатора.
— То есть твой прогноз неутешительный? — уточнил губернатор, пропуская мимо ушей эту лесть.
— Мой? — переспросил Плохиш на всякий случай. И убежденно заявил: — Мой — нет. А ваш — не знаю. От вас же все зависит! Вы в любую минуту можете это тормознуть. Слово Лихачеву скажете, он усохнет.
Губернатор не стал посвящать Плохиша в то, что его попытка воздействия на генерала не увенчалась успехом.
— Да вот я и думаю, когда вмешиваться, — задумчиво заговорил губернатор. — То ли сейчас, то ли обождать, пока Сырцова арестуют. Тут ведь тонкий вопрос.
— Зачем же ждать? — удивился Плохиш. — Тут такого можно дождаться! Глядите сами: мусора Сырцова загребут, он поплывет. На основании его показаний они Вову будут прессовать. А это значит, что все наши проекты — под ударом. Нам это совсем без надобности!
Плохиш разволновался.
— Глупо ты рассуждаешь, Плохое, — осадил его губернатор. — Однобоко. Про политику-то опять забыл!
— Какая же тут политика? — поразился Плохиш. — Тут на бобы попадалово!
Губернатор терпеливо улыбнулся.
— С одной стороны, конечно, нежелательно, чтобы арестовывали Сырцова, — вкрадчиво заговорил он. — Поскольку это сразу отразится на Храповицком, а значит и на наших интересах. Тут ты прав. А с другой стороны... — он прервался и лукаво взглянул на Плохиша. Тот слушал его, приоткрыв рот.
— А с другой стороны, скандал вокруг Сырцова бьет по Кулакову, — завершил губернатор и подмигнул. — Понимаешь меня?
— Не-а! — признался Плохиш, тараща глаза. — Кулаков-то же тут вроде не при делах!
— Это мы с тобой знаем! — с досадой поморщился губернатор. — А я тебе про избирателей толкую. Кулаков собрался в губернаторы. И вдруг его зама арестовывают! Вся пресса об этом пишет! Телевидение показывает! Кому Кулаков будет доказывать, что он здесь ни при чем? Простому народу? Да ему ни один бомж не поверит! Ведь если Сырцов в чем-нибудь замешан, то только с ведома своего начальника. Так? А если еще все это подогреть немного, ну, например, через центральные средства массовой информации, то ему сразу конец. Крест на карьере.
Плохиш растерянно посмотрел на губернатора и покрутил головой.
— Да! — неуверенно согласился он. — Круто! Ничего не скажешь. А все же насчет капусты как?
Лисецкий тяжело вздохнул.
— Если бы не Володя! — пробормотал он. — Как тут быть? Ума не приложу!
— Вот я и говорю, серьезная фигня! — с готовностью подхватил Плохиш. — Я сам всю голову сломал.
Губернатор посмотрел на него с некоторым сожалением. Вероятно, он полагал, что Плохиш мог бы и не ломать головы, поскольку достоинства Плохиша заключались отнюдь не в ней.
4
Судья Безверхова позвонила мне вечером, часов в семь, по мобильному телефону. Я сидел у себя в кабинете вместе с Немтышкиным, с которым проводил теперь едва ли не большую часть своего времени.
— Вы можете говорить? — спросила она как-то обидчиво.
— Более или менее, — неопределенно отозвался я, помня наставления Савицкого о необходимости соблюдать сдержанность по телефону.
— Обманули вы меня, Андрей Дмитриевич! — сразу накинулась она на меня с упреками. — Я ведь только после вашего ухода поняла, что обманули!
— То есть как обманул? — опешил я. — В чем?
— Вы мне должны были отдать документы в десяти томах? Так? — наседала она.
— Так, — подтвердил я, вздрагивая от ее неосторожности. — Я же, кажется, все отдал.
— Отдали, — согласилась она неохотно. — Но ведь из них пять томов мне придется вернуть. Что же получается? У меня только пять и останется!
— Не понял, — признался я. — Кому вернуть?
— Ну, другой стороне! — пояснила она, удивляясь моей несообразительности. — Им же нужно вернуть. Раз результат изменился.
— Ну да, — согласился я, все еще в растерянности. — Но разве они не приносили вам свои пять томов?
— Да в том-то и дело, что приносили! — воскликнула она с досадой.
— Ну, так вы их и верните. Десять остается.
— Какой вы умный, Андрей Дмитриевич! — саркастически произнесла он. — Верните! Где ж я их возьму, если у меня их уже нет!
— Как нет? — недоумевал я.
— А так нет! Что ж тут странного? — капризно возразила она. — Все, так сказать, уже использованы. Я же не знала, что у нас с вами по-другому получится.
Я тем более не имел ни малейшего представления о том, что она уже потратила деньги, полученные от Гозданкера, и теперь хотела их возместить за мой счет. В другое время я бы взбесился от такого беспардонного вымогательства. Но сейчас пять тысяч долларов могли решить судьбу Пахом Пахомыча, и я не раздумывал.
— Хорошо, — поспешно ответил я. — Завтра с утра я завезу.
Она сразу оттаяла.
— Да ладно уж, — смилостивилась она. — Других дел, что ли, у вас нет? Немтышкина пришлите. Часам к десяти. Пусть побегает. Хоть какая-то польза от него будет. Ну, удачи вам, Андрей Дмитриевич! — И она повесила трубку.
Я тоже выключил телефон и покачал головой.
— Судья, — пояснил я в ответ на вопросительный взгляд Немтышкина. — Просит еще пятерку.
— Вот свинья жадная! — ахнул он. — Не вздумай давать! Это же шантаж!
— Конечно, шантаж, — усмехнулся я. — Но, согласись, было бы странно, если бы кто-то с учетом наших тяжелых обстоятельств проявил бескорыстие.
— Но я же не требую дополнительной платы! — с пафосом воскликнул Немтышкин.
Я выразительно посмотрел на него, и он сразу осекся. Если бы судья знала, сколько он от нас получает, она бы потребовала как минимум вдвое больше. В конце концов, теперь все решала она.
