У Храповицкого перехватило дыхание. Теперь он наконец-то понял, куда гнул Калошин. Почему он так встретил Храповицкого и за что подвергал порке. Все дело было в Лисецком и в его проклятых неуемных амбициях.
Сейчас Храповицкий уже точно знал, какой ответ его здесь ожидает. И хотя отказ Калошина был сам по себе ужасен, еще ужаснее было то, что после этого отказа Храповицкому уже никто на свете помочь не мог. Это был полный крах. Гибель. На лбу у него выступила испарина.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, он начал привставать из-за стола, опираясь на крышку руками. Ноги его не слушались.
— Но Лисецкий совсем не друг мне! — пролепетал он, бледный как мел. — Он губернатор. Начальник, так сказать. Он в свои планы меня не посвящает...
Он отчаянно посмотрел на Калошина и наткнулся на насмешливый, беспощадный взгляд стеклянных глаз. Этот взгляд ясно говорил, что Калошину было все известно. Запираться дальше, хитрить и вилять было бесполезно.
Храповицкий собрался с духом.
— Я реалист, — сказал он, пытаясь подчинить себе свой охрипший голос. — Практик. К праздным фантазиям отношусь отрицательно. Но если я начну ссориться с губернатором, высказывая ему свое мнение, то не смогу заниматься своим основным делом.
— А какое у вас основное дело?
— Мое дело — деньги зарабатывать, — просто ответил Храповицкий.
— Хороший ответ, — усмехнулся Калошин. — Откровенный. Значит, за надежность вашего губернатора вы отвечать не желаете?
— Не желаю, — подтвердил Храповицкий.
Он ощутил, что тон Калошина начал неприметно меняться.
— Я ни за кого отвечать не желаю, — прибавил Храповицкий. — Кроме как за себя.
— Ну, а если он все-таки пойдет? — в упор спросил Калошин.
Храповицкий снова сел в кресло и выпрямился.
— Я его не поддержу, — ответил он твердо.
— Не поддержите или будете на нашей стороне? — дожимал Калошин.
Отступать Храповицкому было уже некуда.
— Я буду на вашей стороне, — пообещал он потупясь.
— Против Лисецкого? — вколотил последний гвоздь Калошин.
— Против Лисецкого, — эхом откликнулся Храповицкий.
Калошин хмыкнул.
— Хорошо, — наконец кивнул он. — Хорошо.
Он потер переносицу. Лицо его немного оттаяло. Храповицкий почувствовал себя лучше.
— А с другой стороны, знаете, что я думаю, Владимир Леонидович? — добродушно спросил Калошин.
— Что? — с надеждой взметнулся Храповицкий.
— Я думаю, что если посадить вас, то и не надо будет гадать, на чьей вы стороне. Само собой все решится. Разве не так?
В Храповицкого словно выстрелили. Он дернулся и скрючился на стуле с почерневшим лицом. Калошин опять разразился дребезжащим смехом.
— Да успокойтесь, — видя его реакцию, утешил Калошин. — Это я так. Как говорит Борис Николаевич, для разрядки. Нельзя вас сажать, Владимир Леонидович. К сожалению Матрехина и вашему большому везению. Не из-за ваших друзей нельзя, а из-за ваших врагов. Коммунисты вокруг этого шум на всю страну поднимут. Коррупция! Грабеж! Мы вас посадим, а они всю заслугу себе припишут. Нам перед выборами такие страсти не нужны. К тому же, вас посади, а другие богатеи вроде вас перепугаются. Передел собственности! Добивают ударников капитализма! Топчут завоевания демократии! Караул! Побегут к коммунистам договариваться. Вот ведь что получается. Так что придется вам помогать. Хочешь не хочешь. Нет у меня выбора.
Храповицкий стиснул пальцами виски и закрыл глаза. Калошин играл с ним, как кошка с мышью: выпускал на мгновенье, прыжком настигал и снова душил. Храповицкий уже был не в состоянии терпеть эту пытку дальше. Он держался как мог, из последних сил.
— Кстати, Владимир Леонидович, — вернул его к действительности Калошин. — Вот вы ни за кого ручаться не хотите. А кто мне за вас поручится? За вас самого?
— У вас на руках мое уголовное дело, — глухо отозвался Храповицкий, не отрывая ладони от лица. — Вы же его читали. Если сочтете нужным, сможете открыть его в любую минуту. Никто вам не помешает.
До него вновь донеслось невыносимое блеяние Калошина.
— Это точно, — подтвердил глава президентской администрации. — Никто не мешает.
Храповицкий заставил себя посмотреть в его сторону. Калошин как-то совсем развеселился. Даже подмигнул.
— Вихров-то в вашей истории на «Русскую нефть» грешит, — заметил он уже более доверительно. — Считает, что они эту возню затеяли. Он, впрочем, их вообще не любит. А сами-то вы что думаете?
— «Русская нефть», — согласился Храповицкий медленно. Жизнь постепенно возвращалась к нему. — Хотя Ума не приложу, где я им дорогу перешел.
— Да, может, и не переходили вовсе, — многозначительно заметил Калошин. — Может, и не в вас тут проблема.
— А в ком же? — поднял брови Храповицкий. Калошин не ответил.
— Дайте мне разобраться, — уклончиво проговорил он. — Есть у меня кое-какие соображения по этому поводу. Попробую что-нибудь предпринять.
Когда Храповицкий уже был в дверях, Калошин окликнул его:
— А Лисецкого вы, значит, пустым фантазером считаете? — осведомился он с любопытством. — Выдумщиком?
Храповицкому уже было не до Лисецкого. Он не мог оставаться здесь ни минутой дольше.
— В целом да, — устало обронил он.
— Ну, значит, до настоящей драки с ним не дойдет, — подвел итог Калошин. — Значит, легким испугом он отделается. Ну, и то ладно.
6
Телефон зазвонил только после обеда. Я схватил трубку.
— Алло? — сказал я, но ответа не последовало. Вместо этого до меня донесся обрывок разговора.
— Да нет, — настойчиво убеждал кого-то Храповицкий. — Никакой он не уголовник. Просто у парня было трудное детство. Рано осиротел, в детдоме воспитывался. Отсюда и манеры такие: ест руками, чавкает, на пол плюет, не моется. Словарный запас ограниченный. Женщин под столом за коленки хватает.
— Ты о ком? — осторожно поинтересовался я, впечатленный нарисованным портретом.
— Ой! — притворно спохватился он. — Я и не знал, что ты слушаешь! Да я тут за тебя заступаюсь. Ленке доказываю, что не такой уж ты грубиян, как кажешься.
Даже в эти полные волнений дни Храповицкий старался не нарушать графика встреч со своим гаремом и по очереди брал своих женщин в Москву. Во время деловых переговоров они дожидались его в машине, а награждались за терпение совместным походом по магазинам, ворохом купленной одежды, золотыми безделушками и обедом в модном ресторане.
Причем если он летел с одной, то, считая свой супружеский долг выполненным, ночевать ехал к другой.
