— Нет, спасибо. Вам нравится теннис?
— Да. Я занимаюсь по шесть — восемь часов в неделю. — Она бросила сумку на столик возле двери. — Чувствуйте себя как дома. Я сейчас вернусь.
Через коридор она прошла на кухню. Ее резиновые подошвы поскрипывали на серой керамической плитке. Я повернула направо и спустилась на две ступеньки — в залитую солнцем гостиную. Стены были выкрашены в ослепительно-белый цвет, и единственным цветным пятном, которое я увидела, была огромная картина, изображающая кобылу и жеребенка на подернутом предрассветной дымкой осеннем пастбище.
На окнах не было штор, и свет проникал в комнату через облако строительной пыли. Голубое ковровое покрытие было настелено недавно — повсюду валялись обрезки, оставленные рабочими. Кушетка и два стула были обтянуты кремовым шелком. На кофейный столик Кэти водрузила груду журналов по дизайну, украшение из бледно-голубых шелковых цветов и три цветные фотографии в серебряных рамках. Запечатленные на них три девочки являлись вариациями своей матери — те же глаза, та же улыбка и те же густые светлые волосы. Разница в их возрасте колебалась от пяти до шести лет. Старшей было лет тринадцать, на ее зубах блестели скобы; средней, снятой в костюме мажоретки, лет одиннадцать, а младшей года на два-три меньше.
Кэти вернулась, держа в руке высокий стакан с кусочками льда. Она поставила его на поднос и направилась к голубым стульям, стоявшим вокруг покрытого стеклом столика в центре гостиной, словно в каком-то конференц-зале. Она села на стул, я — напротив нее, моментально определив мировосприятие этой женщины, даже не глядя на нее. На вид ей было лет сорок семь — сорок восемь. Стройная — явно пристально следит за своим весом. Энергична, но поскольку она только что с тренировки, это может быть результатом часа напряженных упражнений. Кэти выглядела так, словно провела все лето, работая над своим загаром, и я вообразила бассейн на возвышении в заднем дворе дома, который она только что покинула.
— Это ваши дочери? — спросила я.
— Да, но фотографии давнишние. Тиффани здесь двенадцать лет. Сейчас ей двадцать пять, и в прошлом году она вышла замуж.
— За хорошего человека?
— Чудесного. Он учится в юридическом колледже недалеко отсюда, так что они будут жить здесь.
— А две другие?
— Эмбер двадцать три, она была мажореткой в джазовом оркестре школы. Она должна была учиться на старшем курсе колледжа, но взяла академический отпуск, чтобы попутешествовать. Британи в следующем месяце исполнится двадцать. Она в Аллан-Хэнкок, учится там в колледже.
— Они очень похожи на вас. Вы, должно быть, очень дружите.
— О, они замечательные! Мы очень хорошо проводим время вместе. Хотите посмотреть?
— С удовольствием.
Она встала, и я последовала за ней.
— Когда вы сюда переехали?
— Неделю назад. Здесь пока ужасный беспорядок, — бросила она через плечо, когда мы шли по коридору. — У меня еще половина коробок не распакована, и некоторые комнаты будут меблированы бог знает когда. Мне нужно найти хорошего дизайнера. Большинство довольно посредственны. Вы не замечали?
— Я никогда не работала с дизайнером.
— Ну и не надо, если можете без него обойтись.
Она провела меня по дому, показывая пустую столовую, буфетную, кухню и прачечную. В окно кухни был виден задний двор, в центре которого находилось залитое бетоном патио, выглядевшее как островок посреди моря грязи. Наверху были пять спален — спальня хозяев, спальня каждой из дочерей и гостевая комната без мебели. Кэти не переставая болтала о планах обустройства дома. Я время от времени вставляла наигранно восторженные реплики:
— О, я всегда была без ума от стиля Людовика XIV. Здесь он будет выглядеть великолепно!
— Вы так думаете?
— Уверена. Нельзя придумать ничего лучшего.
Стены в комнате Тиффани были выкрашены в бледно-кремовый цвет. Мебель была расставлена, но у меня сложилось впечатление, что она и не собирается сюда въезжать. Вот выйдет замуж и будет приезжать в этот дом на праздники в сопровождении мужа и детей. Комната Эмбер была ярко-пурпурная и тоже имела необжитой вид. Британи в свои девятнадцать лет все еще не могла расстаться со своими плюшевыми игрушками. Она выбрала розовый с белым — в полоску, в клетку, с завитушками. Все было украшено кружевными оборочками, включая туалетный столик, покрывало и балдахин над кроватью. Кэти стала было подробно перечислять достижения своих дочерей, но я прервала ее.
Спускаясь по лестнице, я снова восхитилась:
— Прекрасный дом!
— Спасибо, мне он тоже нравится, — сказала она, одарив меня улыбкой.
— Чем занимается ваш муж?
— Он продает машины.
— Как ваш отец?
— Он работает у папы.
— Замечательно. Я собираюсь на днях в автосалон — побеседовать с вашим отцом о Виолетте. Ведь это он продал ей машину?
— Да, но я сомневаюсь, что он сможет рассказать вам больше, чем я.
— Любая дополнительная информация может помочь. Это все равно что составлять пазл, не имея перед собой картинки на коробке. Сейчас я даже не знаю, что у меня получится.
Возвратившись в гостиную, Кэти села на кушетку, а я — на стул. Она подняла стакан и встряхнула лед, отпив половину воды, которая натаяла в наше отсутствие.
— Вы хорошо знали Виолетту?
— Не очень. Мне было четырнадцать лет, и я никогда близко с ней не сталкивалась. Моя мать терпеть ее не могла. Ирония судьбы заключается в том, что через шесть месяцев после маминой смерти папа женился на женщине, очень похожей на Виолетту — те же крашеные рыжие волосы, те же манеры дешевой шлюхи. Каролине будет сорок пять, на три года меньше, чем мне, представляете? Я надеялась, что это всего лишь увлечение, но они женаты уже двадцать лет, так что, полагаю, это надолго. Очень жаль.
Я, не придумав ничего лучшего, сказала:
— О!
Она уловила мой тон и добавила:
— Мне, наверное, надо было бы радоваться тому, что кто-то за ним ухаживает. Избавляет меня от необходимости заботиться о нем. Но держу пари, что, если он заболеет, Каролина тут же его бросит.
— Какая у них разница в возрасте?
— Тридцать шесть лет.
— Bay!
— Да уж. Когда они поженились, ему было шестьдесят один, а ей двадцать пять. Не спрашивайте меня, чем он ее привлек. Ей хорошо живется, и она знает, как получить все, чего хочет, — сказала она, потирая большим пальцем указательный, что означало деньги.
Это заставило меня задуматься о том, не лишит ли новая миссис Креймер единственную дочь Чета наследства.
— А Виолетта? У вас должно было сложиться о ней какое-то мнение.
— У меня то же мнение, что и у моей матери. Она считала Виолетту потаскушкой. Мужчины бегали за ней, как стая собак, так что, наверное, в ней что-то было, но что именно, я не понимаю.
