— Гмм…
— Я в твоем распоряжении. Здесь нет ничего такого, о чем бы я не знал… И где тут что, могу показать. — И, к моему ужасу, он подмигнул, черт бы его побрал.
Если и доживу до ста лет, что очень сомнительно, то все равно не забуду этого подмигивания. Это что-то ужасное. Стараясь не показать, что я чувствую, сказал:
— Есть у меня один вопрос.
— Что угодно, готов служить.
— Где тут библиотека?
Вопрос его явно поразил. Он минуту размышлял, потом ответил:
— Ты шутишь…
— Послушай, Берт…
— Билл!
— Не важно. Я понимаю, что ты знаешь меня целых десять минут, но спроси себя, серьезно спроси: я похож на шутника?
— Нет.
— Итак… где библиотека?
Он смешался — хотел дать достойный ответ.
— На читателя ты не похож.
Пришла моя очередь рассмеяться. Если вы в дурдоме не рассмеетесь хотя бы один раз, значит, надо усилить дозу лекарств.
— Как, по-твоему, должен выглядеть читатель? — спросил я.
— Черт, откуда мне знать, такой серьезный козел…
— Билл, слушай, Билл, поверь мне на слово, я очень серьезный парень.
Он все еще никак не сдавался. Неудивительно, что из жителей центральной полосы получаются хорошие фермеры. Он затарахтел:
— Но ты же алкаш, сам признался. Откуда у тебя время читать?
— Между запоями. Когда назюзюкаюсь, я читаю.
— Никогда о таком не слышал. Между попойками я лежу в постели и… умираю.
— Я всегда любил читать. Я многое уже потерял, но за чтение еще держусь.
Он снова закурил и пробормотал:
— Тут не любят, когда читают.
— Господи, да мне на это плевать. Билл, так где библиотека?
— На втором этаже. Ты не сможешь пойти сейчас — после обеда ТТ.
— Что такое ТТ?
— Трудовая терапия. Корзинки делаем.
Только этого мне не хватало. Корзинки делать.
Появились медсестры с подносами лекарств. Я получил свой либриум и сказал Биллу:
— Увидимся позже.
— Но сейчас трудовая терапия!
В моем голосе зазвучал металл:
— Моя терапия — книги.
Я слышал, как Билл пробормотал:
— Первый раз вижу такого странного алкаша.
* * *
Книги и все, что западнее
~ ~ ~
Книги в моей жизни были всегда. В моей переменчивой судьбе это единственное, что неизменно. Даже Саттон, ближайший друг, однажды воскликнул: «Что это ты все читаешь, парень, еж твою мышь? Ты же был полицейским, черт побери!»
Вот вам ирландская логика в ее лучшем проявлении.
Я тогда сказал ему то, что потом много раз повторял:
— Чтение приводит меня в восторг.
Он ответил со свойственной ему наглой самоуверенностью:
— Чепуха на постном масле.
Как я уже упоминал, мой отец работал на железной дороге. Он обожал книги про ковбоев. В его кармане всегда лежала потрепанная книжка Зейна Грея. Он начал давать их мне.
Мать говорила: «Ты сделаешь из него хлюпика».
Когда она не слышала, он шептал: «Не обращай внимания на мать. Она хочет, как лучше. Но ты продолжай читать». — «Почему, пап?» Не то чтобы я собирался бросить читать, я уже крепко увяз. «Книги дадут тебе возможность выбирать». — «Что выбирать?»
В его глазах появлялась мечтательность: «Свободу, сынок!»
~ ~ ~
Когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне библиотечный абонемент. Мать — клюшку. Потом она часто пользовалась ею, чтобы выбить из меня дурь. Вообще-то я играл в ирландский хоккей с мячом. Иначе взяли бы меня в полицию? Нигде так не ценят хороших хоккеистов.
Абонемент дал мне путевку в жизнь. В те далекие дни библиотека находилась в здании суда. Суд внизу, книги наверху. Каждый раз, когда я ходил в библиотеку, я с открытым ртом в восторге таращился на полицейских. Две нити в моей судьбе переплелись.
Одно буквально привело к другому. И я так и не смог избавиться от этого влияния, как бы ни складывалась моя жизнь.
Начал я с Роберта Луиса Стивенсона и Ричмала Кромптона. Уверен, что так и читал бы все без разбору хаотично и постепенно это мне надоело бы, если бы не старший библиотекарь Томми Кеннеди. Высокий, худой, не от мира сего. В мои первые визиты в библиотеку он смотрел на выбранные мною книги, хмыкал и записывал их в формуляр.
В один из самых мокрых и темных вторников он подошел ко мне:
— Думается, нам стоит организовать твое чтение.
— Зачем?
— Хочешь, чтобы книги тебе надоели?
— Нет.
Он посоветовал мне почитать Диккенса. Без особых эмоций, осторожно начал знакомить меня с классикой. Каждый раз делал это тактично, так, что мне казалось, будто я сам выбирал эти книги.
Позже, в подростковом возрасте, когда все менялось, он познакомил меня с детективами. И я продолжал читать.
Еще он откладывал книги и потом давал мне целую стопку, где были:
поэзия
философия
и главная приманка —
американские детективы.
Я превратился в библиофила в истинном смысле этого слова. Я не просто любил читать — я обожал книги. Я наслаждался их запахом, переплетом, печатью и ощущением тяжести тома в руке.
Отец сделал мне большую книжную полку, и я стал расставлять книги по алфавиту и жанру.
Еще я совсем отбился от рук. Играл в хоккей, пил сидр, почти не ходил в школу. Но, вернувшись домой, смотрел на свою библиотеку, и на сердце теплело.
Поскольку мне нравились вид и ощущение веса тома, я начал читать толстые книги. Так постепенно я пристрастился к поэзии. В моей жизни не было поэзии, но я мог взять книгу и почитать.
Я никогда никому не сказал ни слова обо всем этом. Упомяни о поэзии на нашей улице — останешься без яиц.
Отец часто останавливался перед полкой с моими книгами, которых становилось все больше, и говорил: «Такой библиотекой можно гордиться».
Мать злилась: «Забил ему голову этой ерундой. Так и хочется за аренду предложить вместо денег эти книжки».
Отец смотрел на меня, и я одними губами произносил: «Она хочет, как лучше».
Потом, уже лежа в постели, слышал, как она разоряется: «Еще скажи, что можно есть эти книги! Хотела бы я посмотреть, как ты на них купишь кусок хлеба».
