— Каком именно?
— Которого застрелили на Эйр-сквер.
— Ну и что?
— Сегодня похороны.
— Вот как
— Я говорю это потому, что к нам наверняка завалится толпа, а ты, я знаю, не любишь, когда слишком много народу.
— Это точно.
Как я уже говорил, у меня вместо головы задница. Если бы я пошел на похороны, то давно бы знал все ответы.
Я встал. Джефф включил магнитофон, и я смутно расслышал, как женщина поет блюз. Не столько поет, сколько его переживает. Я спросил:
— Кто это?
— Ева Кэссиди. Альбом «Золотые поля».
— Блеск, если она когда-нибудь будет петь в «Ройсине», я там обязательно буду.
— Это вряд ли.
— Почему?
— Она умерла от рака. Ей было всего тридцать восемь лет.
— Жуть.
Я допил кофе и вышел.
Выглянуло солнце, во врата небес стучалась весна. Пьянчуги, тусовавшиеся у туалетов, хором крикнули:
— Гад!
— Я?
У фонтана рядом с памятником Пэдрегу О'Конору сидели три девушки-подростка. Как обычно, какой-то придурок бросил в фонтан краску, и над их головами поднимался цветной калейдоскоп. Они пели: «Ты возвращаешь меня к жизни».
Номер один, «Этомик Киттен», верхняя строчка британского чарта.
Они допели песню, и я присоединился к аплодирующей толпе.
Молоденькая девушка подергала меня за рукав и с надеждой спросила:
— Вы не Луи Уолш?
— Я? Нет, уж простите.
Она сникла. Я поинтересовался:
— Почему вы так решили?
— Потому что вы старый.
Я мог просто позвонить Биллу и сказать: «Я ее нашел. Вот адрес».
Где там, это не для меня.
Если бы я позвонил, то, возможно, все на этом бы и закончилось.
А может, и нет.
Но я затаил на Билла зло. Давненько меня не сжигали столь сильные эмоции. Я подпитывал свою ненависть, вспоминая ощущение дула у своего виска. Тогда руки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони. Зубы стискивались так, что становилось больно.
Я получал от этого удовольствие.
Любовь и ненависть при всей своей противоположности делают одно дело: заряжают тебя. Приводят в действие твои мозги. Разумеется, я знаю: чем ярче свет — тем эффектнее падение. Ничто так ярко не освещает небо, как падающие звезды. Я сидел у себя в комнате, чистил свой «хеклер и кох». Правду говорят, оружие — замечательный уравнитель. Разве не так?
В голове моей звучал 136-й псалом. «Бони М» когда-то использовала часть его в своем хите. Но это было давно, тогда еще полиция была смыслом моего существования. В этом псалме поэт умоляет осчастливить его, разрешив убивать детей своих врагов. Музыка так и призывает к кровавому мщению.
Разумеется, если вы до сих пор еще слушаете «Бони М», вам уже никакое лекарство не поможет.
Было на редкость легко найти телохранителя Билла, того самого, кто привел меня к нему и смеялся над моим унижением.
Я уселся недалеко от паба «У Свини» и отмечал время, когда он уходил и приходил. У него был точный распорядок дня. Оставалось решить, когда достать его. На Нева придется потратить еще денек. Тут мне понадобится время.
Чтобы отпраздновать легкость данного мероприятия, я отправился в новый паб, новый для меня, во всяком случае. «У Максвиггана», недалеко от Вуд Кей. Даже по названию — приличное заведение.
В Бруклине растет дерево.
И «У Максвиггана» тоже.
Я не шучу. Прямо за баром большое, крепкое дерево. Такое можно увидеть только в Ирландии. Не рубите дерево, но постройте кабак Мне он сразу понравился. Огромное помещение. Я пристроился у дерева. Только успел сделать пару глотков «Гиннеса», как ко мне подошла женщина. Я подумал: «Ну и паб».
Тут я заметил маленькие жемчужные серьги. Она служит в полиции.
Конечно, такие серьги носят не только женщины-полицейские, но полицейские предпочитают их носить, как бы говоря: «Ладно, я служу в полиции, но я еще и женщина».
Лет ей было примерно за тридцать, когда скрыть возраст еще помогает макияж Симпатичное лицо, очень темные волосы и крепкая линия челюсти. Женщина посмотрела на меня:
— Джек Тейлор.
Учтите, не спрашивала — утверждала.
Я спросил:
— Могу я подать жалобу?
— Сесть позволите?
— Если будете себя хорошо вести.
Тень улыбки.
— О вашем языке я наслышана, — заметила незнакомка.
По-английски она говорила, как воспитанники Гэлтэчта. Там у них это второй язык. Они не говорят на нем свободно.
Я попытался угадать:
— Коннемара?
— Фарбо.
— И о моем языке вы слышали от… дайте подумать… старшего инспектора Кленси.
Женщина нахмурилась и покачала головой:
— Нет… от других… не от него.
Она была хорошо одета, но ничего выдающегося. Синий свитер с белым воротником, темно-синие джинсы и новенькие кроссовки. Ничего от модельеров, скорее от «Пенни», чем от «Гуччи». Одежда ношеная, но в отличном состоянии. «Наверное, как и ее жизнь», — подумал я. Она никогда не достигнет командных высот.
Незнакомка спросила:
— Как вы догадались, что я из полиции?
— Сам был полицейским.
Она широко улыбнулась, и эта открытая улыбка совершенно изменила ее лицо. Теперь оно выражало одновременно ехидство и радость в лучшем их варианте.
— Я в курсе, — заметила женщина.
Она пила что-то апельсиновое с большим количеством льда. Передо мной сидела умненькая девочка. Пить можно в выходные, да и то не перебирать. Я поинтересовался:
— Что желаете?
— Поговорить.
Пришла моя очередь улыбаться, но уже без ехидства и радости, зато так, как меня учили в Темплморе.
— О чем?
Она взглянула через плечо, и я подумал: «О чем? О кокаине, таблетках, выпивке?»
— О монастыре Святой Магдалины.
Я с удивлением произнес:
— Вот как.
— Вы тут многого не знаете. Я могу помочь.
Я основательно приложился к своей кружке, почувствовал, как пиво гладит мой желудок.
— И зачем вам это нужно? — Я посмотрел незнакомке прямо в глаза.
На мгновение по ее лицу пробежала тень, потом она ответила:
