— Вы были на диво щедры со своим временем.
Пег протиснулась мимо меня, почти задев меня плечом. Не совсем, но намерение было очевидным. Еще она сказала:
— Говнюк.
На этой ноте я удалился.
Я решил изучить книгу позже, а пока долго гулял по набережной, купил гамбургер, большую колу и уселся на скалу. Я отказывался думать об Энн Хендерсон и пожалел, что не взял с собой плеер. Я еще не перешел на диски и, как какой-то динозавр, все еще пользовался кассетами.
Именно в этом месте я слушал Брюса и «Пустое небо». То, что они наконец выпустили новый альбом, должно было стать радостной вестью. В этом и есть безумие, и то, что вы способны это признать, не делает вам менее безумным…
«Вам нужны выпивка, дурь и музыка».
Простите, они нужны мне. Это иллюзия. Бутылка виски, упаковка «Лоун Стар» — и… вы готовы зажигать. От чашки чаю такого эффекта не дождешься. Джонни Дюган, саундтрек всей моей жизни, тоже выпустил новый альбом, и я уже слышал «Неприкасаемые» — самую лучшую песню о тоске всех времени и народов. Забудьте Айрис де Мент с ее песней, посвященной отцу, или «Я тоскую» Питера Гейбриэла. Тут перед вами ПЕСНЯ. Она не просто достает меня, она режет меня на куски.
Я закурил и принялся вспоминать то время, которое я провел с отцом. Мы стояли на этих самых камнях и ловили макрель. В те годы почти весь город выстраивался вдоль залива, рыба буквально сама шла в руки. Мы принесли домой шесть штук, и мать выбросила рыбу в помойку.
Пауло Коэльо в романе «Книга воина света» писал:
Воин света иногда изумляется, почему он постоянно сталкивается с одними и теми же проблемами, затем соображает, что он застрял на них, не пошел дальше, поэтому урок повторяется, дабы он научился тому, чего он не хочет знать.
Я не знал тогда, и, пожалуй, не знаю и сейчас, что двигало моей матерью. Догадываюсь, что это была ярость, но откуда она бралась и на кого была направлена, я не хотел знать.
После инсульта за ней присматривала постоянная сиделка. Затем мать попала в больницу из-за воспаления почки. Во время своего последнего визита я заметил, что, несмотря на напряжение, речь ее стала значительно свободнее, катетер был вставлен, и я старался не смотреть. Она сказала:
— Я теперь могу сама это делать.
Потрясающе, верно?
Слушать, как крутая женщина хвастается, что может сама пользоваться туалетом.
Это неправильно.
Я подумал: «Крутое дерьмо».
Никакого каламбура не имел в виду. Меня вообще редко тянет сострить, когда я трезв.
Я в последний раз взглянул на залив и повернул к городу, припоминая последнюю строчку из поэмы Педрега Пирса, печальную такую. Остановился у Грэттан-роуд и ощутил меланхолию, глубокую, как обманчивая память. Помните, какой успех выпал на долю «Форинер», когда они спели «Хочу знать, где любовь»? По каналу, где транслировали ностальгическую программу о роке, я однажды поймал вариант с церковным хором. Ну, это впечатляло. Я напевал эту мелодию всю дорогу до Клады.
Уже наступил вечер. В гостинице я поздоровался с миссис Бейли.
Она заметила:
— Надо же, вы прекрасно выглядите, даже румянец на щеках.
Ветер постарался.
Миссис Бейли протянула мне конверт, говоря:
— Не знаю, кто его принес. Я как раз отошла на минутку.
На конверте было напечатано: Джеку Тейлору. Я вскрыл письмо и прочел:
Джек, не мог бы ты со мной встретиться в девять вечера на Фэйер-Грин?
Взгляни на него, и ты обнаружишь,
что смотришь в дыру, которую надо
заполнить, но чего никогда не случится.
Эндрю Пайпер. «Торговая миссия»
У себя в комнате я дочитал записку до конца:
Джек, не мог бы ты со мной встретиться в девять вечера на Фэйер-Грин? Я буду ждать на остановке междугородних автобусов.
Энн
Сердце колотилось, по бровям тек пот. Сейчас бы двойное виски. Ведь тысячу раз твердил себе: «Ты ее забыл…» Иногда даже сам верил этому. Однажды сказал Джеффу:
— Я освободился от Энн.
Он расставлял в баре бутылки. Спросил:
— Ты на кислоту ее проверял?
— Что?
— Это когда ты видишь ее с мужиком, они идут в обнимку, она ему улыбается, ты на них смотришь и ничего не чувствуешь. Если такое случается, тогда ты от нее освободился.
Я ответил какой-то дежурной глупостью. Разумеется, я никогда не видел ее в такой ситуации и от души надеялся, что не увижу. Я явно обмишурился. Проверки никогда не были моей сильной чертой, особенно если дело касалось характера.
Я принял душ, побрился и вынул свои брюки от Фара, в очередной раз подивившись стрелкам. Потом решил принарядиться и надел спортивную куртку. Я купил ее в благотворительном магазине. Куртка была синяя, из легкой шерсти, и сидела на мне как метафора. Когда я перекладывал ключи, мелочь и бумажник из пиджака, я наткнулся на книгу. Черт, совсем про нее забыл. Это был «Сборник пьес и стихотворений», и по виду книги можно было твердо сказать, что его почти ни разу не открывали. На титульном листе черными чернилами было написано одно слово:
ДРАМАТУРГ
Я полистал страницы. На последней странице наклейка: «Маура наконец может надеяться на вечный покой». Я могу честно признаться, что ничего не знаю о пьесах и стихотворениях и сущие пустяки мне известны о самом Синге. Только то, что он долго жил на Эренских островах и убедил мир, что театральный ирландский язык действительно существует. Я положил книгу сверху на полку. Может быть, я когда-нибудь даже прочту ее, но, безусловно, не скоро. Одевшись, я глянул в зеркало. Выглядел в порядке. Произнес вслух:
— На свидание торопишься, парень?
А то.
Я еще не успел уйти, как совершенно внезапно возникло яркое воспоминание. Я любил своего отца, обожал его, считал героем — все как в книжках.
Я все еще испытываю эти чувства.
Он научил меня играть на бильярде, в ирландский хоккей на траве. Отец делал невероятную вещь: он отдавал мне свое время, не торопясь, не теряя терпения, а так, будто ему это нравилось. Он смастерил мою первую клюшку из ясеня. Он выстругивал, полировал и испытывал ее несколько недель.
В наше время, когда все родительские заботы сводятся к «Макдоналдсу», игровым площадкам и кучам башлей, он научил меня дару терпения. Только однажды мне пришлось наблюдать, как он не сдержался. Учитывая характер моей матери, ему было бы позволительно не сдерживаться ежедневно, но он никогда не реагировал на ее ругань. Печально признаваться, но я бы на его месте сломал ей спину клюшкой.
Мне было лет десять, и с нашей террасы мы постоянно наблюдали уличную деятельность. Отец уже вернулся с работы, снял ботинки, когда группа парней начала шумно возиться под окнами. Их было человек пятнадцать, сегодня я бы с такой сворой поостерегся связываться.
