Мир вокруг меня, казалось, разбежаться
в стороны, и все вещи в комнате вдруг
стали выглядеть плоскими и четко
очерченными, подобно резким
фотографиям самих себя, слишком
контрастными, чтобы быть
узнанными. Я стоял замерев на месте,
разбираясь в собственном идиотизме.
Маттью Стоук. «Жизнь на взлете»
Появились полицейские, коротко меня допросили. У них, по крайней мере, хватило совести устыдиться, пока мы составляли протокол. Моя песня варьировалась от «не знаю» до «не помню». Они хором уверили меня, что будут продолжать свое расследование.
Я получил открытки с пожеланиями здоровья от миссис Бейли, Джанет и Кэти. Накануне выписки я сидел в нише, присосавшись к сигарете. Подняв голову, я увидел Тима Коффи. Я почувствовал дрожь, но он протянул мне руку. Я спросил:
— А где же твоя клюшка?
Он понимающе ухмыльнулся и сказал:
— Я готов забыть прошлое. Что скажешь, пожмем руки?
Во рту у меня пересохло, иначе бы я плюнул на протянутую руку.
Он взглянул на мою ногу и продолжил:
— Слышал, ты будешь хромать. Хромоножка, будут кричать тебе вслед дети. Маленькие уроды, они иногда бывают такими жестокими.
Я произнес как можно спокойнее:
— Если я буду хромать, тебе будет о чем задуматься.
Это несколько озадачило Коффи, но он повел плечами, упер кулаки в бока и спросил:
— И о чем же?
— О том, когда я приду.
Энн открытки не прислала. Я посмотрел новости. В доке разлилась нефть, угрожая лебедям и среде обитания устриц. Услышал, как кто-то позвал:
— Джек Тейлор?
Обернувшись, я оказался лицом к лицу со святым отцом Малачи, другом моей матери. Мы враждовали уже много лет. Он оглядел меня и заключил:
— Несомненно, снова напился.
— Я не выпил ни капли за последние полгода.
— Надо же… Да ты никогда не был трезвым.
Я встал, потому что нельзя давать людям наподобие Малачи преимущество. От него волнами доносился запах старого сигаретного дыма. На нем был черный костюм, плечи усыпаны перхотью. Он напоминал зловещую галку. Стоячий воротничок помят, хотелось сунуть его в стиральную машину и пустить ее по самому длинному циклу. Я спросил:
— Они обязали вас ухаживать за больными?
Малачи оглянулся с недовольным видом и проговорил:
— Теперь никто не зовет священников, за исключением стариков, которые хватают тебя за руку и просят дать им перчатку падре Пио.
— Святого.
— Что?
— Святого падре Пио. Его канонизировали во время Кубка мира… в тот день, когда Испания побила нас по пенальти.
— Им не следовало отправлять Роя домой.
Я не собирался открывать эту банку с червями. Никогда еще страна так не разделялась, как после выстрела в Майкла Коллинза. Вы или за Роя Кинна, или нет. Даже Северная Ирландия не возбуждала таких страстей. Малачи глухо застонал, из чего следовало, что ему требуется никотин. Я еще ни разу не видел человека, так подсевшего на никотин. Он прикуривал новую сигарету от окурка предыдущей. Я ощущал сейчас в нем эту яростную потребность. Я двинулся в сторону палаты, служитель Господа пошел следом и заныл:
— Эй, я еще не закончил.
— Ты ведь хочешь закурить, так?
— Ну и что?
— Так даже священники должны следовать правилам… хотя бы самым очевидным.
Собравшиеся в нише курильщики хором произнесли:
— Святой отец…
Он их проигнорировал и крепко схватил меня за руку. Я сказал:
— Отстаньте.
Малачи не послушался и проговорил:
— Твою мать пришлось перевести в приют. Ее с одной стороны парализовало, так что ей требуется круглосуточный уход.
Она, наверное, в ярости. Когда-то она сказала: «Приют? Лучше сразу на кладбище. Если попал в приют, то уже не выйдешь. Обещай мне, сын, обещай, что ты этого никогда не допустишь».
Я не обещал, но мой отец перевернулся бы в могиле, поэтому я спросил:
— Где это?
— На Граттан-роуд, называется «Святая Джуд».
Священник отпустил мою руку, неловко потоптался, поэтому я поинтересовался:
— Там нормально?
Он затоптал сигарету на полу, хотя кругом стояли пепельницы, и сказал:
— Так себе. У нее мало денег, но, увы, жизнь — нелегкая штука.
Один из курильщиков выдвинулся вперед и спросил:
— Святой отец, вы можете нас благословить?
— Не раздражайте меня.
Малачи что-то еще прошипел и затопал прочь.
В больнице вычистили мою одежду, только на рубашке остались блеклые следы крови. Я выглядел потрепанным. Чтобы мне легче было ходить, они выдали мне трость. Я сначала отказался, но вынужден был сдаться. Опираясь на трость, я поблагодарил медсестру, получил запас болеутоляющих таблеток и спустился на первый этаж на лифте. На благоустройство фойе больницы потратили целое состояние, причем бездумно. Оно напоминало зал отправления в аэропорту, с навороченным кофе-баром, огромными растениями в кадках и атмосферой изобилия. Никто не мог найти приемное отделение, и люди потерянно бродили по огромному залу.
Я позвонил по телефону в службу такси, и девушка пообещала:
— Такси будет через двадцать минут. Как водитель вас узнает?
— Я буду в кофе-баре. У меня трость…
Я не успел закончить, как она крикнула:
— Пять девять, забрать пассажира в больнице, старик с тросточкой.
Клик.
Я постарался не думать об этом, осторожно сел и получил кофе. Услышал:
— Джек!
Повернулся и увидел приближающуюся Энн Хендерсон. Мое сердце забилось. На ней были грубые брюки и обтягивающий желтый свитер; рукава закатаны, чтобы продемонстрировать легкий загар. Казалось, что ее обручальное кольцо испускает сияние. Она спросила:
— Можно сесть?
— Конечно.
Как всегда, при виде Энн у меня замерло сердце. Я повесил трость на край стола. Энн бросила на нее быстрый взгляд, и я проговорил:
— Меня только что назвали стариком.
Это ее задело, и я немного обрадовался. Черт, я хотел расстроить ее еще сильнее. Она сказала:
— Я ужасно сожалею.
— Что я старый?
Она покачала головой, слегка раздражаясь, потом объяснила:
