— Джек?
Это был Джефф, голос мрачный. Он сказал:
— Пэт Янг в больнице.
— Что с ним случилось?
— На него напали.
— Кто?
Джефф помолчал, и я догадался, что он осторожно подбирает слова.
— По современной терминологии, как мне кажется, это называется неизвестный или неизвестные.
Сарказм так и сочился из трубки. Я знал Джеффа в разных душевных состояниях, видел, как он борется с болью, отчаянием, но никогда, никогда на моей памяти он не говорил таким тоном, особенно со мной. Я постарался увернуться и спросил:
— Он сильно пострадал?
— Зависит от того, что ты подразумеваешь под «сильно».
Я разозлился, но постарался говорить спокойно:
— Он в сознании?
— К счастью, нет.
Теперь я уже не мог сдержаться и сказал:
— Может, кончим ходить вокруг да около? Что я должен сделать — угадать с трех раз?
— Господи, Джек, не злись. Я не думал, что ты принимаешь близко к сердцу то, что случилось с Пэтом.
Я воздержался от ответа, поскольку Джефф сказал правду. Если я не сдержусь — а мне ужасно хотелось это сделать, — нашей дружбе может прийти конец. Мой язык часто являлся причиной всяческих катастроф, так что для разнообразия я решил не выходить на ринг. Подождал и спросил:
— Он выкарабкается?
— Надеюсь, что нет.
Это был удар ниже пояса, я не мог продолжать разговор.
— Если бы тебя кастрировали, ты бы хотел выкарабкаться?
Джефф почти выплюнул последние слова — столько в них было ярости. Я произнес:
— Бог мой!
— Не думаю, что он имеет к этому отношение.
— А кто имеет?
Теперь его голос затухал, стал безнадежно усталым. Он сказал:
— Я уже тебе говорил. Более того, я говорил тебе дважды.
Что он мне говорил? Я понятия не имел и спросил:
— Что ты мне говорил?
Он выдохнул долго сдерживаемый воздух:
— Ты не слушал. Как говорит Кэти, ты никогда не слушаешь.
Клик.
Я держал трубку в руке, короткие гудки издевались надо мной. Мне хотелось отправиться в паб «У Нестора», посмотреть Джеффу в лицо и выяснить, о чем он, черт возьми, говорит. Но где взять энергию? Улегшись в постель, я почувствовал себя ни к черту. Думал, всю ночь проворочаюсь. Но сразу отключился. И видел очень живые сны.
Моя мать кричала из разверстой могилы: «Джек, я не могу двинуться. Помоги мне!» У меня в руке лопата, и я поспешно сыплю на мать глину. Потом Джефф, с книгой Синга в руке, шептал: «Почему ты не слушал?» И бросил книгу. Как всегда бывает во сне, логика отсутствовала. Книга упала рядом с могилой, и я закричал: «Я не могу это похоронить. Я не понимаю, что происходит!» Потом я хромал вдоль побережья без трости, а Маргарет и Ридж бежали впереди и дразнили: «Эй, догони!»
Я не смог.
Когда я утром проснулся, постель выглядела так, будто в нее попала бомба. Я был весь в поту. Испытывал то, что стали называть эмоциональным похмельем. При этом почти так же погано, как и во время настоящего похмелья. Заставив себя пойти в ванную, я рискнул взглянуть в зеркало.
Милостивый Боже.
Каким же старым я становлюсь? Я мог четко видеть новые морщины на своем лице, глубокие, вечные. Принял обжигающий душ и стал, по крайней мере, чистым, если не обращать внимания на остальное. За кофе решил поохотиться на «Драматурга». Оделся буднично, для работы: выцветшие брюки, теплая рубашка и полицейская шинель. Не могу сказать, что, когда я выходил из комнаты, меня переполняло желание что-либо сделать или я видел перед собой цель. Нет, я просто устал. Миссис Бейли, погруженная в «Айриш Индепендент», сказала:
— Полицейские, полицейские, полицейские.
— Что?
— В Донеголе разразился скандал по поводу взяточничества, унижения, сокрытия фактов, так что после демонстрации общественности в Дублине от работы отстранили семнадцать полицейских. В мое время полицейский мог закрыть глаза на самогон, но сегодня их занесло.
Целая потерянная эпоха заключается в этой фразе: «их занесло». С точки зрения ирландцев, бахвалиться своим общественным положением, считать себя выше общего стада — тяжкое преступление. Это почти то же самое что и «зазнаваться», а это уже последняя ступенька на лестнице тщеславия. Моя собственная тяжелая история службы в полиции совсем не способствовала желанию защищать бывших коллег. Я сказал:
— Других у нас нет.
Миссис Бейли даже перекрестилась:
— Во имя Отца…
Затем добавила:
— Да поможет нам всем Господь.
На этом дело защиты было закрыто. Я оставил миссис Бейли наедине с газетой и положением в стране, спустился к церкви Святого Августина и подумал, не поставить ли несколько свечей. Количество людей, нуждающихся в помощи, явно превышало число свечей, которые я мог зажечь. Я прошел мимо. Рядом с церковью располагался французский ресторан, затем крутая каменная лестница, заканчивающаяся каменной же площадкой. Я встал справа от ступенек и представил себе, как могла упасть та девушка. Сомневаться не приходилось, такое падение могло привести к смерти. Напротив, через дорогу, находится маленький магазин, где продают изделия из серебра. Похоже, они пользовались популярностью. Из магазина вышла женщина, посмотрела на меня, я беспечно махнул ей рукой. Это придало ей уверенности, и она перешла через улицу.
Женщина напоминала цыганку: темные волосы до плеч, темные глаза, худое лицо. На ней была длинная, широкая юбка из тех, что не идут никому. Такие юбки как бы провозглашают: «У меня кривые ноги». Я бы дал женщине лет сорок, если бы не морщины вокруг глаз и в уголках рта. Скорее, больше. Одно можно было сказать точно — она была привлекательна. Женщина сказала:
— Quel dommage, какая жалость.
Французский? Или просто поднахваталась?
Я спросил:
— Вы знали девочку?
— Да, она жила в маленькой квартире на самом верху лестницы.
Я взглянул и удивился:
— Там живут люди?
— Она жила. В этом городе сегодня можно обнаружить квартиры в самых неподходящих местах.
Ее английский был идеальным, хотя акцент слегка слышался. И еще некоторая толика ирландской интонации, которую приобретают люди, изучавшие английский язык в Ирландии. Небольшое смягчение гласных и легкая напевность. Я решил сделать вид, что ничего не знаю, и послушать, что женщина расскажет.
— Я вообще-то не знаю, что случилось.
Она обрадовалась возможности рассказать и начала:
