К кованым воротам барановской гостиницы Амок приближался шагом легким и дерзким. Ему все было ясно, у него не оставалось никаких вопросов ни к себе, ни к жизни. Калитка по нынешним правилам оказалась запертой, но в кирпичную стену была вделана кнопка, а рядом вмонтирован микрофон.
Амок нажал кнопку и некоторое время молчал, прикидывая, какие слова будут наиболее уместны.
– Говори, слушаю тебя! – раздался грубоватый голос – видимо, вахтер видел, с кем разговаривает.
– Баранов нужен.
– Вы договаривались?
– Он знает, что я приду, – слукавил Амок.
– Входи, он возле бассейна.
В замке что-то слабо щелкнуло, и железная щеколда ушла в сторону. Амок толкнул дверь, и она тяжело ушла в сторону. Проход был свободен. Амок подошел к бассейну с плавными очертаниями, напоминающими чертежное лекало, осмотрелся. По ту сторону бассейна, в тени кипарисов стоял белый пластмассовый столик, несколько таких же белых пластмассовых кресел. В одном из них сидел молодой, лысоватый Баранов и приветственно махал ему рукой.
Амок подошел, остановился у столика.
– Здравствуйте.
– Привет, Амок. Присаживайся. – Баранов сделал широкий жест обнаженной рукой.
– Вы меня знаете?
– Кто же тебя здесь не знает! Ха! Местная знаменитость, никуда не денешься.
– Чем же я прославился?
– Наташей своей прославился.
– Я не знал, что она моя.
– Теперь знаешь. Садись, говорю. – Баранов кивнул на белое пластмассовое кресло. – Выпить хочешь?
– Хочу. – Амок решил, что такой ответ должен понравиться хозяину больше, чем какой-либо другой. Сколько, оказывается, в каждом из нас заложено дипломатических способностей, как легко и быстро, оказывается, мы можем в ответственный момент находить слова не просто уместные, а слова наилучшие, сильнейшие.
– Хорошо отвечаешь. – Баранов поднял руку и указательным пальцем, до того устремленным в небеса, как жезл гаишника, останавливающего все движение, указал на стол. Там, в гостинице, за громадными, затемненными стеклами, за ним, видимо, наблюдали, поскольку уже через две-три минуты парень в белом переднике поставил на стол большую тарелку с отбивной, присыпанной зеленью, справа от тарелки положил нож, слева – вилку, а напротив, по центру, поставил рюмку. – Водка? – спросил Баранов.
– Водка, – ответил Амок.
Рюмки у Баранова оказались неожиданно большими, не менее чем стограммовые. Наполнил он щедро, не под самый ободок, но все же...
– Со свиданьицем, Амок.
– Ваше здоровье!
Оба выпили до дна и потому остались довольны друг другом. Сколько все же тонкостей можно увидеть в простом деле – выпили мужики по рюмке! Об этом можно написать если не книгу, то хороший, большой рассказ уж точно. Когда-нибудь напишу. Но сейчас ограничусь кратким замечанием: поставив на стол пустые рюмки, оба остались друг другом довольны, между ними возникло понимание, доверие, готовность говорить откровенно и доброжелательно.
– Как поживает Наташа? – вежливо спросил Баранов. – Не обижает?
– По-разному, Александр Григорьевич.
– Знаешь, Амок... Называй меня Сашей. А то в моем длинном имени столько ступенек, столько спотыкающихся звуков, что мы с тобой не успеем до вечера ни о чем поговорить.
– Если получится... Саша, – улыбнулся Амок.
– Получится. Главное начать. Я тут, не дождавшись тебя, уже немного пообедал, так что ты не смотри на меня – налегай на отбивную, а то после второй рюмки забудешь, зачем пришел.
– Я и после третьей не забуду, – осмелел Амок.
– Так что Наташа?
– Мечется. Появилось у нее такое словечко – заигралась.
– Хорошее словечко, точное. Значит, есть надежда на выздоровление. Как ты думаешь?
– Хочется верить.
– Если хочется – верь. Жаждущий да обрящет. В Библии сказано чуть иначе, но для нашего с тобой разговора так уместнее.
– Какой-то тип завелся... По кличке Зэк... Она его боится. Всех посылает, а его не может.
– Нельзя сказать, что он завелся, они оба местные... А боится его зря... Пустое место. По дури отсидел несколько раз, теперь изображает из себя крутого. Я знаю, как он себя вел там, за проволокой, как с ним себя вели, за что любили и баловали... Это самая страшная его тайна. Сказать или сам догадаешься?
– Уже догадался.
– Молодец. Ну, давай по второй... Осилишь?
– Попытаюсь.
– А потом расскажешь, зачем пришел... Годится? Ну, давай... За Наташу. Она наш человек. За вами наблюдает весь Коктебель. За тебя болеют.
– Точно?!
– Знаю, что говорю. Пари заключают... Большие деньги на кону. Ты уж не оплошай. Я тоже на тебя поставил. Если дрогнешь, разорюсь.
– Не разоритесь, – твердо сказал Амок, исподлобья глядя Баранову в глаза.
– Тогда победы тебе! На всех фронтах, как выражается детективщик Витя! Знаешь такого?
– Встречались... От вас тоже зависит, разоритесь вы или нет, – как бы между прочим, заметил Амок.
– Ну-ка повтори! Что-то ты интересное произнес! Во мне прямо что-то напряглось, с банкирами это бывает, когда вдруг откуда-то донесется слабый, почти неуловимый запах денег. Я правильно понял? Тот ли запах пронесся над нашим скромным столиком в тени кипарисов и акаций?
– Тот. Все правильно, – вздохнул Амок.
– Говори. А я буду молчать. – Баранов отодвинул пустую уже тарелку и, положив полноватые руки на стол, уставился Амоку в глаза.
– Наташа немного тронута на Грине... Она частенько бывает в музее в Старом Крыму, как на исповедь ходит...
– Даже так, – удивился Баранов. – И что же из этого следует?
– А из этого следует дурь собачая, которая пришла мне в голову и не хочет уходить.
– Слушаю тебя внимательно.
– Это ваша яхта стоит у пирса?
– Ну? Моя. «Мурка» называется.
И Амок, уже не отвлекаясь и не замолкая, не опуская подробностей и экономических прикидок, рассказал Баранову о той дури собачей, которая пришла к нему однажды ночью. Дурь пришла при свете бледнеющей уже предрассветной луны, когда лежал он среди полузасыпанных фундаментов, на строительных щитах, среди запахов горькой крымской полыни и страдал, раздавленный собственным воображением, – он знал, где Наташа, с кем и чем в данный момент занимается.
Баранов вначале изумленно моргал белесыми своими ресницами, потом хмыкнул несколько раз, почесал щетину на щеках и перестал слушать Амока. Он соображал быстрее своего собеседника, и ему все стало ясно уже через две-три минуты.
– Стоп, – сказал он. – Остановись. Я все понял. Я с тобой. Считай, что нас двое.
