– Шота, дружище, есть у тебя надежное место? Мне нужно
на некоторое время спрятать одну вещь.
Шота с любопытством взглянул на друга: Как не быть? Сам
понимаешь, я тут один, как памятник на площади, у всех на виду: то рэкет
налетит, то налоговая, не к ночи будь помянута. Конечно, надо иметь надежное
местечко… Большую вещь спрятать надо?
Гоша расстегнул сумку и вынул завернутый в холстину рулон.
Шота кивнул. Он включил настенное бра и выключил освещавший его маленькую
комнатку потолочный светильник. Затем он встал на табуретку и повернул плафон
светильника вокруг оси. Плафон отъехал в сторону, открыв в потолке пустоту,
вроде маленькой потайной антресоли. Там лежали какие-то бумаги. Шота взял у
Гоши сверток, убрал в тайник и вернул плафон на место.
– В разных местах искали, – сказал он, слезая с
табуретки, – стены простукивали, пол поднимали, но на лампу никто не
смотрел – глазам больно. Ну, генацвале, как живешь? – И Шота поставил на
стол два стакана.
Безобидный вопрос приятеля почему-то расстроил Гошу. Он
выпил залпом полстакана коньяку и с горечью уставился на обшарпанную стену
фотоателье.
Как он живет? Ему неожиданно стало жалко себя, жалко до
слез. Собственная жизнь показалась ему такой же жалкой и обшарпанной, как эта
стенка в неровных подтеках масляной краски. Да, он работал в Эрмитаже, тысячи
искусствоведов во всем мире мечтают о такой работе… Да, он сумел защитить
кандидатскую диссертацию на тему портретной живописи Робера Лефевра… И
перебивался на нищенскую зарплату в семьдесят долларов, которую просто
неприлично было бы назвать какому-нибудь зарубежному коллеге… Он ни разу не был
в Италии – а как можно изучать искусство, не побывав в этой его колыбели, не
пожив несколько месяцев во Флоренции, не изучив как свои пять пальцев каждый
зал Уфицци и Академии, каждое здание на Пьяцца Синьории и Калимала… Не туристом
промчаться по сказочным городам Ломбардии и Тосканы, а жить там, ходить, не
торопясь, по их булыжным мостовым, встречать рассвет на берегу Тибра и Арно,
пить кофе на площади Святого Марка и кьянти – в уличном кафе напротив
Церкви-на-Арене… Да что там, изучая французскую живопись, он даже не был в
Лувре!
– Что пригорюнился, генацвале? – Шота хлопнул Гошу
по плечу и подлил в его стакан коньяка. – Все пройдет!
«Да, – подумал Гоша, – все пройдет. Жизнь вообще
коротка, и одним достаются в ней розы, а другим только шипы».
Он вспомнил кривоногого Мусу с холодными трезвыми глазами и
подумал, что тот на одну пьянку может выбросить столько денег, сколько Гоша
зарабатывает за год… А может быть, и больше.
«Ничего, – подумал он, – я заставлю вас
заплатить».
Он понимал, что играет с огнем, что с такими людьми, как
Муса, не шутят, но отступать уже не мог. Не мог и не хотел.
Гоше пришлось оставить машину во дворе возле фотоателье и
добираться домой на частнике. Когда он, слегка покачиваясь и вполголоса напевая
старинную аджарскую песню, поднялся к двери своей квартиры, его кольнуло
нехорошее предчувствие. Что-то было явно не так.
Когда он открыл дверь, о предчувствиях можно было не
говорить: не так было абсолютно все. Трудно было бы сказать, что было так.
Квартира была перевернута вверх дном. Все книги из книжных
шкафов были выброшены на пол, а сами шкафы выдвинуты на середину комнаты.
Одежда из платяного шкафа валялась на ковре вперемешку с черновиками
кандидатской диссертации и старыми газетами. Диван вспорот. На кухне было не
лучше – из пеналов и шкафчиков вытряхнули все содержимое, точно так же обошлись
с холодильником.
«Слава Богу, – подумал Гоша, – что искали картину,
а не бриллиант: по крайней мере не высыпали из банок крупы и кофе».
Злость при виде учиненного разгрома смешивалась у него в
душе со злорадным торжеством: незваные гости ничего не нашли да и не могли
ничего найти. Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там
нет!
Прежде чем начать уборку, Гоша набрал номер мобильника Джека
и сказал:
– Я ведь тебе говорил, что картина надежно спрятана.
Какого черта вы у меня рылись? Я могу рассердиться и отказаться от нашего
сотрудничества.
– Что такое, в чем дело? – залепетал Джек. –
О чем ты, Гошка? Что-то случилось?
– Случилось, – усмехнулся Фиолетов, оглядывая
многострадальную квартиру, – и не делай вид, что вы с Мусой тут ни при
чем.
.– Да я ему говорил, – заныл Джек, на ходу сменив
тактику, – говорил, чтобы он не совался… Да разве ж он послушает?
– Так вот, пусть теперь послушает! – рявкнул
Гоша. – Если еще что-то такое задумает… я… я к Штабелю пойду! Это – его
тема. Он твоему Мусе грабли пооборвет!
Упоминание легендарного Штабеля, уголовного авторитета,
контролирующего антикварный бизнес в городе, так подействовало на Джека, что он
надолго замолчал, несмотря на дороговизну мобильной связи. Наконец, когда
Фиолетов уже подумал, что из разъединили, Джек выдавил:
– Не вздумай обращаться к Штабелю! Я с Мусой поговорю,
ты не беспокойся, это не повторится.
– То-то! – отчеканил Гоша, подумав, не переборщил
ли он. – Вы лучше занимайтесь своим делом, я что-то ничего не слышал в
новостях о цене картины. Вы ведь обещали подсуетиться?
– Не беспокойся, нашли солидного козла, в вечерних
новостях будет. Включи телек в полвосьмого…
Действительно, когда Гоша включил вечерние новости, ведущая
в самом начале выпуска сообщила:
– Весь город обсуждает беспрецедентную кражу картины из
Эрмитажа. Только что к нам в студию приехал представитель пресс-службы
городского Управления внутренних дел майор Бекасов.
В кадре появился довольно молодой, но уже здорово мордатый
мужик в штатском с маленькими глазками, которые смотрели одновременно во все
стороны.
– Мы понимаем возмущение общественности города, –
начал майор хорошо поставленным голосом, – и сами испытываем такое же
глубокое возмущение по поводу варварской кражи. Неизвестный злоумышленник
поднял руку на самое святое, на произведение искусства, являющееся всенародным
достоянием. Клод… Жибер, – при этих словах майор чуть заметно скосил
глаза, видимо, сверился с бумажкой, чтобы не ошибиться с фамилией
художника, – Клод Жибер – выдающийся французский художник второй половины
девятнадцатого века, его картины очень ценятся во всем мире. Украденная из
Эрмитажа картина «Бассейн в гареме» оценивается специалистами примерно в
миллион долларов, и это еще – заниженная оценка…
«Интересно, майор, – подумал Гоша Фиолетов, –
сколько же тебе заплатил Муса? Нет, ты точно далеко пойдешь! Полковничьи погоны
по тебе уже плачут!»
Дальше смотреть было уже неинтересно, и Гоша выключил
телевизор.
– Шеф! – раздался в мобильнике голос рыжего
Толяна, неумного, но исполнительного парня, – шеф, тут телка одна ценный
базар несет, может, послушаешь?
