То же самое происходит и сейчас, только на другом витке
исторического развития, а значит – на другом уровне качества. И почему бы ему,
Гоше Фиолетову, не влиться в эти толпы процветающих и не продать с большой
выгодой для себя несуществующую картину? Тем более что картина эта на самом
деле существует – до вчерашнего дня ее многие видели – и заинтересованные лица
уверены, что сейчас картина у него, Гоши.
«Аристархов», – подумал Гоша.
В сложившейся ситуации ему нужен Аристархов.
Гоша вспомнил сегодняшний сон. Во сне он видел Аристархова.
По всему выходило, что сон был в руку.
Андрон Аскольдович Аристархов, которого студенты,
изощрявшиеся в остроумии, называли «А. А. А.» (при этом полагалось кряхтеть,
как бабушка кряхтит внуку, сидящему на горшке), был самым богатым человеком в
Академии художеств. Ездил Андрон Аскольдович на Сверкающем черным лаком джипе
«тойота-лендкрузер» с шофером – прямо как какой-нибудь крупный авторитет. Те,
кому случалось побывать в квартире Аристархова, выходили оттуда с круглыми от
изумления глазами, а на дачу к себе он от греха вообще никого не пускал.
Удивительное благосостояние профессора Аристархова
базировалось не на его художественном таланте и не на денежных поступлениях от
богатых зарубежных родственников. Профессор замечательно использовал свою
основную специальность. Он преподавал в Академии технику живописи, и чтобы
получить зачет по его курсу, каждый студент должен был качественно скопировать
какой-нибудь шедевр прошлых веков из коллекции Эрмитажа или Русского музея.
Закончив копию и отмыв руки от краски, студент нес работу Аристархову, получал
свой законный зачет и, облегченно вздохнув, отправлялся пить пиво в какое-нибудь
недорогое заведение – по установленной традиции требовалось обмыть зачет с
друзьями. Про свою курсовую работу студент никогда больше не вспоминал. А она,
его курсовая работа, то бишь вполне сносная копия Рембрандта или Левитана,
Мурильо или Боровиковского, благополучно всплывала в Париже или в Берлине, где
приличные копии мастеров прошлого всегда в цене. Каналы вывоза копий за границу
у профессора были надежно налажены, все нужные люди получали свою долю… кроме
студентов.
Но студенты получали положенные зачеты и больше ничем не
интересовались.
Некоторые коллеги по Академии художеств пытались сунуть нос
в аристарховский бизнес, но, получив по этому носу, быстро утешались старым
изречением: «Каждому – свое».
Вот об этом-то профессоре Аристархове вспомнил в решающий
момент Гоша Фиолетов. Дело в том, что Гоша иногда тоже был нужен Андрону
Аскольдовичу, поскольку мог организовать для очередных студентов разрешение на
копирование эрмитажных картин. От аристарховских денег Гоше перепадали крохи,
но он кое-что знал о пресловутом бизнесе. В частности, он знал, что один из
студентов несколько недель назад копировал злополучную картину Клода Жибера.
Очень возможно, что копия еще не покинула пределов России, не нашла своего
хозяина, а в этом случае следовало незамедлительно ее приобрести. Приобрести
любым способом.
Надо сказать, что в таком удивительном совпадении не было на
самом деле ничего удивительного. Аристархов очень часто поручал своим студентам
копировать картины французских художников середины и конца XIX века, далеких от
импрессионизма, так называемую салонную живопись: он считал, что копирование их
гладких, тщательно выписанных, лессированных холстов гораздо больше дает
студентам, изучающим технику живописи, чем повторение размашистых выразительных
полотен импрессионистов и постимпрессионистов.
* * *
Снаружи дверь квартиры профессора Аристархова наводила на
мысль о дремучей запущенной коммуналке. Облезлая краска отставала слоями,
пузырилась, на самом видном месте красовалась выразительная надпись,
грязно-бурым аэрозолем сообщавшая о моральных и физических достоинствах некоей
Катьки. Дверь была шедевром маскировки: ни один уважающий себя вор-домушник не
стал бы марать об нее руки, ему бы и в голову не пришло, что за такой дверью
может находиться одна из самых роскошных квартир Петербурга. Но если бы
догадливый вор решил все-таки вскрыть эту дверь – он столкнулся бы с большими
трудностями, потому что под обшарпанным дверным полотном скрывалась мощная
сейфовая конструкция с массой всевозможных хитростей. В частности, даже открыв
при помощи замысловатых отмычек два сверхсовременных замка, злодей был бы
неприятно удивлен: дверь по-прежнему не шелохнулась бы, потому что существовал
третий замок, без всякой замочной скважины, открывавшийся сквозь дверь
инфракрасным лучом, как автомобильная сигнализация. На вопросы удивленных
знакомых, не проще ли поставить в квартире сигнализацию, Аристархов хитро
прищуривался и говорил:
«Душа моя, они-то сами и наведут грабителей, а потом
разбирайся с кем хочешь!»
Профессор Аристархов был человек недоверчивый.
Гоша Фиолетов остановился перед знаменитой дверью и покачал
головой. Бывать у профессора в квартире ему прежде не случалось, но о двери он
слышал. Гоша нажал на кнопку звонка и приготовился ждать, учитывая сказочные
размеры квартиры, но почти мгновенно за дверью раздались щелчки и скрипы
открываемых запоров, и дверь медленно отворилась. Фиолетов удивился было тому,
что его даже не спросили из-за двери, кто он такой, но тут же сообразил, что
его наверняка осмотрели через видеокамеру и,, скосив глаза к потолку, увидел
крошечный глазок, ловко спрятанный среди полуобвалившейся лепнины.
В дверях стояла маленькая старушка с личиком сморщенным, как
печеное яблочко, – знаменитая Лизаветишна, домработница Аристархова и едва
ли не его нянька. Сколько лет Лизаветишне – никто не знал, но старые
преподаватели Академии, помнившие ее еще в семидесятые годы, говорили, что с
тех пор она нисколько не изменилась.
– Здравштвуй, голубчик! – прошамкала старуха,
окинув Гошу цепким оценивающим взглядом. – Проходи, ждет. – И,
посторонившись, пропустила гостя.
В просторном холле, куда попал Гоша, пол был выложен
узорным, едва ли не дворцовым, паркетом из ценных пород дерева. В углу, под
гигантским зеркалом в стиле ампир на резной консоли карельской березы красовалась
небольшая статуэтка – Гермес, хорошая французская копия восемнадцатого века с
римского оригинала. Не задерживаясь в холле, Гоша пошел в указанном
Лизаветишной направлении. Коридор был так длинен, что впору ездить по нему на
мотороллере. Стены украшали бронзовые бра и немецкие гравюры начала
девятнадцатого века. Наконец коридор закончился, и Гоша вошел в кабинет
хозяина. Роскошь кабинета подавляла неподготовленного человека – старинные
портреты в массивных рамах, мебель черного дерева, отделанная тисненой
кордовской кожей, кожаные с золотым тиснением корешки книг…
Гоша постарался не пялиться на всю эту роскошь. Он прошел к
столу. Аристархов поднялся ему навстречу, протянул руку. Красноватые глаза
альбиноса смотрели весьма доброжелательно, на массивном выразительном лице
стареющего римского патриция играла высокомерная улыбка.
– Ты, душа моя, на редкость точен… для представителя
молодого поколения. И галстук у тебя под цвет фамилии. Ладно, душа моя, не
обижайся на старика, говори, зачем хотел видеть.
