– Почему вечер? – спросила наконец, когда
смогла говорить.
– Да потому, что прошли уже ровно сутки с тех
пор, как ты прилетела, – сейчас четыре часа, а это, согласись, гораздо
ближе к вечеру, чем ко дню.
Сутки?.. Да… хорошо же она их провела!
Съездила, называется, в служебную командировку. Если вчера часа два еще были, с
натяжкой, этой самой службе отданы, то вся ночь… Этот диван, и кровать в
соседней комнате, да и вся мебель имели такой вид, будто здесь три мушкетера
отбивались от гвардейцев кардинала. Да… ночью все нашло свое применение! Они с
Олегом сошли с ума, просто с ума сошли!
– Еще странно, что соседи не пришли, не устроили
скандал. Репутация твоего брата в их глазах безнадежно испорчена.
– Чихать я хотел на его репутацию! –
жизнерадостно сказал Олег. – Давай, давай, вставай по-быстрому!
И, сдернув Женю с постели, понес ее в ванную.
Она долго стояла под душем (на сей раз одна).
Теплые струйки бежали по телу извилистыми ручейками, сливались причудливыми
потоками. И в сердце так же причудливо сливались счастье и печаль. А что еще
можно чувствовать после такой безумной, самозабвенной ночи? Как давно Женя не
испытывала ничего подобного! Велико искушение признаться, что не испытывала
никогда… нет, правда, столько времени минуло, что «давным-давно» стало почти
синонимом «никогда». Как говорится, тело заплывчиво, а дело забывчиво.
Олег небось успел тихонько позвонить домой, предупредить
жену, что задерживается «на задании» или где-нибудь там еще. «Не волнуйтесь,
тетя, дядя на работе, а не с кем-нибудь в кино!» А, ладно! Она постаралась не
пропускать в сознание разлагающие, язвящие мысли и вышла из ванной с самым
счастливым видом. Прежде всего потому, что была воистину счастлива.
На столе дымились сосиски и сахарно розовели
небрежно разломанные огромные помидоры.
– Ешь давай, – проворчал Олег с набитым
ртом. – А на ужин еще чего-нибудь купим. Я понимаю, тебе надоело, но уж не
взыщи, больше нет ничего.
Да, эти сосиски и помидоры они ели всю ночь,
потому что приступы страсти перемежались приступами лютого голода, особенно у
Жени. Еще хорошо, что в холодильнике был немалый запас этого добра. Вот именно
– был.
– Ну, я готова, – отложила она
вилку. – Пошли?
Олег не шелохнулся – глядел на нее.
– С ума сойти, – пробормотал
наконец. – У меня еще ночью возникло подозрение, что в эти сосиски что-то
подмешано. Или в помидоры впрыснуто. Я вот именно что готов. Если б не
панический страх перед Грушиным, который с десяти вечера начнет обрывать
телефон, я б тебя сейчас…
Он быстро, жадно поцеловал Женю, постоял
минутку, тепло дыша ей в волосы, а она слушала, как колотится его сердце. Или
собственная кровь клокотала?
«Пусть хоть так, – тихо молилась Женя,
прильнув щекой к его груди. – Пусть будет как будет! Все равно ненадолго.
Два-три дня – и все. А потом я уеду, мы больше никогда не увидимся, никто ни о
чем не узнает».
Она не ожидала, что мысль о неизбежной разлуке
причинит такую боль. Загнала ее поглубже, будто занозу в рану, и прошептала:
– Пошли, ну пошли.
И они пошли.
Вернее, поехали. Дом журналиста, сказал Олег,
находится не очень далеко, однако, по признанию того же Олега, у него ноги
подкашивались. Женя испытывала те же ощущения, поэтому никак не возражала
против поездки.
Чтобы занять себя, не позволить беспрестанно
бултыхаться в сладком сиропе воспоминаний, постаралась вызвать в памяти
карающий образ Командора-Грушина и спросила:
– Ты эту Алину Чегодаеву хорошо знаешь?
– Так, здрасьте – до свиданья. Один раз она
умудрилась на корню загубить дело, над которым я работал. Строила из себя
неистовую репортерку-правозащитницу. Ненавижу таких стервоз! Конечно, как
фотограф она очень талантлива, но писать не умеет, а главное – этакая
ненавистница всех подряд. И какая-то вся немытая, табачищем пропахшая.
– Да ты что? – изумилась Женя. – Я
видела ее студенческое фото – там она просто девочка с рекламного плаката!
– Не обольщайся, – усмехнулся
Олег. – У нее тощее личико, жидкие волосенки, куриная грудь. Извини,
конечно, тебе, наверное, ужасно, что я так отзываюсь о женщине, но это и не
женщина вовсе. Фурия фуриозо! Думаю, в том, что ей лучше всего удаются
фотографии именно молний, психоаналитик мог бы много чего усмотреть!
– Молний? – Женя даже отпрянула. –
Ты это серьезно?
– А вот сейчас сама увидишь.
«Тойота» остановилась перед двухэтажным
кирпичным особнячком, притулившимся на косогоре. Впрочем, Грушин оказался
совершенно прав: в Хабаровске все улицы, кроме трех главных, – косогоры, и
эта, улица Запарина, не была исключением.
Табличка «Хабаровское отделение Российского
Союза журналистов» выглядела довольно убого в соседстве с десятком вывесок
всяких ООО, АО, ЗАО и ТОО.
Олег не без усилия сдвинул с места огромную
дверь, потом другую такую же. Вошли в просторный полутемный вестибюль. Несмотря
на изобилие «жильцов», в здании царила тишина, и Женя со стыдом вспомнила, что
на дворе шестой час. Все добрые люди уже закончили работу, а она свою еще не
начинала!
– Минуточку! – воскликнул Олег. –
Это еще что?!
Он возмущенно глядел на табличку, которая
покачивалась на веревке, протянутой поперек коридора, и гласила: «Выставка
закрыта».
– Опоздали, – с ужасом выдохнула
Женя. – Грушин убьет.
– Ты что – опоздали! Да после пяти тут самый
народ должен быть! Наверное, нарочно закрылись пораньше и квасят потихоньку,
обмывалку вернисажу устроили. Прорвемся!
Он высоко занес длинную ногу, перемахнул
заградительное сооружение и сделал Жене знак следовать за ним.
Фотографии были развешаны уже вдоль лестницы,
но Олег не дал Жене полюбоваться на таежные пейзажи, звериные ужимки и пляски
аборигенов, что составляло основу сюжетов, а сразу потащил к десятку-двум
огромных, формата А1, снимков, развешанных в самом выгодном месте зала.
Это были портреты молний. Никакое другое слово
для них просто не годилось: именно портреты неких живых существ – страдающих,
торжествующих, проклинающих, карающих. Они застыли в причудливых позах посреди
небес, однако даже в их вынужденной неподвижности чувствовалась скрытая пульсация
жизни. Чудилось, это не изображения, а сами молнии – живые, но застывшие на
миг.
Некоторые фотографии могли быть названы
уникальными, и оставалось лишь диву даваться, как Алина умудрилась поймать эти
мгновения.
