Например, там была фотография мальчишек-футболистов,
отпрянувших от «мяча», которым вдруг пожелала стать шаровая молния.
Был снимок самолета, вставшего дыбом перед
чащобой зарниц, вдруг возникших на его пути.
Самое поразительное впечатление производила
фотография человека, бегущего под дождем к машине. Это был, строго говоря, бег
мертвеца, потому что в темя ему уже уткнулся карающий перст молнии.
– Может быть, монтаж? – шепнула Женя, не
в силах оторвать глаз от жутких кадров.
– Бог его знает, – тоже почему-то шепотом
ответил Олег. – Алина клянется, что видела все это своими глазами. Она
буквально не расстается с фотоаппаратом, особенно в грозу. А если та разразится
ночью, не уходит с балкона до тех пор, пока не снимет каждую молнию.
Да, Женя обратила внимание, что на нескольких
фотографиях повторяется один и тот же пейзаж: плоский берег, река, размытые
силуэты дальних сопок.
– Алина, как бы я к ней ни относился,
настоящий профессионал, а по большому счету – жрица молний. Она, кстати, из тех
счастливцев, которым удалось заснять «красных призраков» и «синие струи». Для
этого надо было подняться на самолете самое малое на девяносто кэмэ. Вот,
видишь?
«Синие струи» являли собой сказочно красивое
зрелище, подобное северному сиянию самых разных оттенков синего и фиолетового
цветов. А описать «красные призраки» одним словом было невозможно. НЛО,
деревья, человеческие фигуры, резвящиеся меж облаков.
– В древности их называли «огненными
элементалями» – духами небесного пламени, – тихо молвил Олег. – Да,
она не просто профессионал – она из посвященных. Молнии считают ее своей,
оттого и открываются так… почти бесстыдно. Ну ладно, пошли дальше. Вон кабинет
секретаря Союза. По-моему, там наличествует типичный Петр Петрович Наливайко,
он же Михал Михалыч Квасов.
Женя с трудом оторвалась от фотографий, но не
переставала оглядываться.
Да… Похоже, тот старый спектакль оказался для
его участников событием куда более роковым, чем могла себе представить даже
Аделаида-Глюкиада! Ее душой вдруг овладела странная жалость к этой неведомой
Алине. Чего ищет она в жадной, исступленной охоте за молниями? Только ли
эффектных кадров, которые приносят деньги и славу? Жене приходилось читать о
поразительных случаях, когда человек, в которого ударяла молния, не умирал, а
обретал некие необычайные свойства. Старику, давно ослепшему и оглохшему,
молния вернула зрение и слух. Женщина после удара небесным огнем стала
ясновидящей и теперь точно может указывать на карте местонахождение давно
пропавших людей. С другой женщиной произошел типичный случай реинкарнации: она
возомнила себя королевой древних кельтов и, забыв современный английский,
разговаривает только на кельтском, которого, разумеется, не могла знать прежде.
Еще какой-то человек сделался воистину сексуальным гигантом, начал даже
подумывать о переезде на Восток, принятии мусульманства, чтобы обзавестись на
законных основаниях гаремом и дать выход своей небывалой энергии.
Алина ловит молнии, в этом Женя не
сомневалась. Ищет не созерцания их, но встречи с ними.
Почему? Чего ждет от этого свидания, которое
может оказаться роковым?
Может быть, искупления ищет ее душа?
Невероятной встречи с давным-давно умершим, которого она сама толкнула в
объятия смерти? Или та старая история уже забыта ею и не осталось ничего, кроме
вечно неудовлетворенного тщеславия, непременного свойства и истинного
художника, и обычного честолюбца?
Из-за двери, к которой они крадучись
приблизились, доносились приглушенные голоса и – Олег не ошибся! – звон
стекла.
– Я же говорил! – усмехнулся он и
осторожно, словно опасаясь спугнуть добычу, потянул на себя дверь. Открыл ее
почти наполовину, но люди, собравшиеся в кабинете, его не замечали.
Женя изловчилась и, потеснив Олега, тоже
заглянула внутрь.
Здесь и правда пили: человек пять потрепанных
мужиков сгрудились вокруг журнального столика, уставленного бутылками и кульками
с какой-то закуской, и торопливо, даже не чокаясь, угрюмо осушали рюмку за
рюмкой. Еще несколько человек тихо беседовали. Все курили, и сквозь густую
сизую пелену не сразу можно было разглядеть на письменном столе большой
фотопортрет, подпертый со всех сторон стопками книг и коробкой с шахматами,
чтобы не падал.
Очевидно, фотографию только что поместили в
рамку под стекло: мужчина в синем рабочем халате аккуратно собирал со стола
обрезки стекла и инструменты.
Это был портрет совсем еще молодой женщины,
судя по одежде, сделанный лет десять назад. Хотя время и успело ожесточить ее
черты, оно еще не настолько изменило их, чтобы Женя не смогла узнать ту
развеселую девицу, которая так беззаботно улыбалась в «салуне» Глюкиады. И
здесь Алина еще молода и столь же улыбчива, но боже мой, как же старил, как
гробил ее этот тусклый, безжизненный взгляд!
Казалось, она только притворяется молодой –
молодой, веселой, живой.
Невысокая седая женщина приблизилась к
фотографии, критически оглядела ее, зажав в углу рта нещадно дымящую сигарету,
а потом вдруг с необычайным проворством, прямо-таки жестом фокусника, нацепила
на край портрета черную ленту, завязав ее небрежно-изысканным бантом, слишком
красивым для траурного знака.
* * *
«Кто-то сказал: «Смерть страшна только телу,
душа ее не мыслит». Рассказывайте! Может быть, и не мыслит, но ждет,
непрестанно трепещет в ожидании ее, только тем и существует, что надеждою: нет,
с кем угодно, но уж со мной ЭТОГО никогда не случится!..
А в чем, собственно, ужас? Если благо – жизнь,
то благо и смерть, составляющая необходимое условие жизни, во всяком случае, ее
логический конец».
Из дневника убийцы
* * *
– Бог наказал, чего же еще?
Олег и Женя переглянулись. Они уже с полчаса
топтались у подъезда серо-голубой блочной девятиэтажки в Прибрежном
микрорайоне. Две куцые лавочки были облеплены бабулями. Однако это племя,
обычно столь разговорчивое и, судя по книжкам, просто-таки обязанное
удовлетворять потребность государственных и частных сыщиков в информации, на
сей раз держалось отчужденно и непривычно молчаливо. Может быть, конечно, они
уже устали отвечать на вопросы любопытных: ведь трагедия произошла еще ночью, с
утра бабки заступили на нелегкую вахту у подъезда, а сейчас как-никак уже шесть
вечера. Поневоле устанешь!
И вот наконец одна расщедрилась на словечко:
бог, видите ли, наказал. Перехватив быстрый взгляд, которым обменялась досужая
парочка, усмотрела в нем недоверие и обиделась:
