– Они все приехали, – заметил Зайцев.
– Правильно. И похититель в том числе. Он оказался в сложном положении – признаваться поздно. Просто вернуть кольцо, подбросить, уже не мог…
– Что же ему остается?
Ему остается попытка обесценить отпечатки. Заметь, мы говорим не о реальных отпечатках, а о тех, которые после моего звонка возникли в его взбудораженном мозгу. Он-то считает, что и на коробочке, и на стекле действительно остались его следы. Вечером, во время всеобщего ликования, у него не было возможности их убрать, не мог же он на глазах у всех протирать стекло, коробочку, полку… Смешно.
– Как же он может их обесценить?
– Для этого есть единственный способ – снова у всех на глазах потрогать эту коробочку, стекло, полку. Чтобы потом можно было сказать – простите, но отпечатки я оставил на следующий день, когда меня пригласили, когда… И так далее…
– Значит, это был…
– Совершенно верно. Помнишь, я передвинул кресло? Я отгородил угол комнаты так, чтобы пройти к шкафу легко и непосредственно стало невозможно. А похититель, едва войдя в квартиру, устремился к шкафу. Невинный человек, увидев, что пройти к нему трудно, не станет этого делать.
– А может, это будет человек, которому любопытнее других, или человек менее других воспитанный… Да мало ли какие причины можно придумать!
– Придумать можно. А зачем? Человек отодвигает кофе, чуть не падая мне на колени, протискивается к шкафу и тут же начинает хватать стекло, коробочку, полку! Смотрите, дескать, когда возникли эти отпечатки – сейчас, а уж никак не вчера.
– Как-то жидковато это, неубедительно…
Как бы там ни было, хозяйка счастлива, а слабонервные подруги ее любимые теряют самообладание при виде кольца! Но! – Ксенофонтов поднял длинный указательный палец. – В отличие от некоторых работников правосудия, я не спешу с выводами, я продолжаю поиск. Задаю вопрос. Какой вопрос задаю?
– Не помню…
– Это говорит о небольших возможностях твоего мышления. Вопрос совершенно невинный: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Пустой, казалось бы, вопрос, но сколько в нем коварства! О! – Ксенофонтов покачал головой, словно бы в восторге перед собственной проницательностью.
– Не вижу никакого коварства!
Что мне отвечает на этот вопрос Сваричевский? Он не увидел в нем подвоха, понял только, что намекаю – дескать, у него таких вещей никогда не было и не будет. И понес чушь про японскую фотокамеру. Тон вопроса и ответа несерьезный, шутливый. Игра! Мы не вытираем слезы с красивых щек Раи, не промокаем носовым платком ее красивые глаза, мы искренне ей сочувствуем, но делаем это не слезливо. Понимаешь? На шутливый вопрос я получаю шутливый ответ. Все правильно. Я бросаю мяч, Сваричевский принимает подачу. Я снова бросаю мяч, задаю второй вопрос: «Что бы ты сделал, найдя такое кольцо?» И он не уклоняется, он снова принимает подачу. «Купил бы еще одну камеру! – отвечает он. – «Хассельблад». Я задаю те же вопросы Цыпину, и он отбивает мои мячи. Он беззаботен – вот что следует из его ответов.
– А Лошкарев?
– О! – восклицает Ксенофонтов. – Лошкарев мои подачи не принимает. Я бросаю ему мяч, а он не знает, действительно ли это мяч или, может быть, чугунное ядро, а может, бомба?! И вместо того, чтобы отбить мяч, он шарахается от него в сторону. Спрашиваю у Лошкарева: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Что он отвечает? Говорит: «Ты о чем?» Ужас! Кошмар! Прокол! Мы все собрались из-за кольца, это злосчастное кольцо у всех в мозгах, а он у меня спрашивает – ты о чем? Не знает, что ответить, и боится попасть впросак. Невинный мяч он принимает за бомбу с дымящимся фитилем. И хотя мне уже все ясно, я спрашиваю – что он сделал бы с таким кольцом, если бы нашел. Но Лошкарев насторожен, обеспокоен, он раздраженно отмахивается от моего милого вопроса! Да ну тебя! – говорит он, нашел о чем спрашивать… Другими словами – я ему мяч, а он – прыжок в сторону.
– И ты уверен…
– Зайцев! За пятнадцать минут он прокололся трижды. Этого мало? Мне оставалось выйти вслед за ним на площадку, объяснить суть его поступков и попросить колечко. Кажется, он расстался с ним без сожаления.
ВЕСЕННЕЕ ЗАДЕРЖАНИЕ
Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать уже занятые такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…
Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли просто отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь полным бездельем и видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить свои зимние покупки – зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые зимние холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы встревоженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.
И вдруг до них донесся возбужденный шепот. Чуть повернув голову, Ксенофонтов увидел двух женщин с хозяйственными сумками. Опасливо озираясь по сторонам, они делились друг с дружкой какой-то ужасной тайной. Одна рассказывала, посверкивая по сторонам маленькими глазками; вторая безутешно качала головой, не замечая, как с навеса ей на плечо льется тонкая струйка дождя.
– Ай-ай-ай! – причитала она. – Подумать только! Это же надо!
– Говорят, две машины телевизоров вывезли – и как корова языком. Никто ничего не видел, не слышал!
– Господи боже ты мой! Царица небесная!
– Во как! Милиция с ног сбилась, а собаку вызвали – она только понюхала и тут же сдохла.
– Батюшки-светы! – вскрикнула женщина. – Неужели бывает такое?!
– Я тебе еще чего скажу – одних радиоприемников этих маленьких, которые на батарейках работают, больше сотни увезли. И – как в воду! Как в воду!
– Это ж сколько тыщ! – Женщина закрыла рот рукой.
– А ты говоришь, белье с веревки унесли, – рассказчица махнула рукой.
– Так универмаг-то государственный, а бельишко мое! – резонно заметила слушательница.
Зайцев улыбнулся всепрощающе – чего, дескать, с них возьмешь, слухами питаются. Взглянув на него, Ксенофонтов догадался, что друг знает об этой истории. Дождь неожиданно кончился, и теперь с неба падали только последние задержавшиеся капли.
Друзья вышли из-под навеса и медленно направились к набережной. Пахло листвой, теплой землей, далеким дымком, и все это складывалось в необъяснимый запах, заставляющий вспомнить прекрасные давние времена. И даже если они были не такими уж прекрасными, весенний запах обладает какой-то колдовской силой облагораживать, возвышать наше прошлое, людей, которых мы знали в прошлом, заставляет печально вздыхать даже тех, у кого все в будущем.
