— И Джон-Шмон позвонит президенту, и Жак-Шмак… — продолжал настаивать Адам Агдамыч. — Все позвонят. И Коль-Шмоль, и Шимон-Шимон…
— Тут, понимаешь, Каша, что получается, — Цернциц с трудом подбирал нужные слова. — Тут вот что получается… Вся шелупонь, которую он перечислил… Они действительно этого Агдамыча и примут, и обласкают, и к сердцу поприжимают, поесть дадут, денег на обратную дорогу из своих бюджетов выделят… Они до крови, до костей будут вылизывать его, как кошка вылизывает сдохшего котенка.
— А ему-то это зачем?
— Ну как… На виду, при деле… опять же, всегда покормить могут, на дорогу бутерброд завернут… Глядишь, и еще день прошел, еще ночь пролетела… Понимаешь, Каша… Дело, которое ты затеял и так успешно провернул… не очень симпатичное. Найдутся люди, которые тебя осудят. Но будут и такие, кто восхитится, станет на твою сторону… Те же заложники… Но если ты свяжешься с этим Агдамом, то уже никто не поддержит, не восхитится. Больно личность отвратная.
— Ну почему же, — обиделся Адам Агдамыч. — Напрасно вы так… Меня знают во многих странах, охотно принимают…
— Морда у тебя больно потрепанная.
— Сидел я многовато… Потому и потрепанная.
— Не-е-ет, — Пыёлдин покачал указательным пальцем из стороны в сторону. — Тут уж ты меня не надуешь… Сидел ты как раз маловато. Десяток лет я бы тебе набавил на раздумья. И каждый год ко дню рождения еще бы набавлял… За нарушения внутреннего распорядка.
— А я бы его не нарушал! — воскликнул Адам Агдамыч, вскинув головенку с растрепавшимися волосенками.
— Это уже была бы моя проблема. Ты вот и сейчас нарушаешь… Стоишь с ширинкой нараспашку. Хочешь этим безнравственным актом выразить мне свое презрение? Оскорбить меня хочешь? Что за намеки?! Да я бы тебе только за эту ширинку год набавил. Ты бы у меня вообще с зашитой ширинкой срок досиживал!
— Вы, право же, так выражаетесь, уважаемый Аркадий Константинович, что мне даже неловко…
— Пшел вон, — улыбнулась Анжелика.
Цернциц широко распахнул дверь и вытолкал упирающегося Адама в коридор. Увидев подвернувшегося Посибеева, который с закатанными рукавами прохаживался по коридору в ожидании клиентов, Цернциц поманил его пальцем.
— Вот этого типа надо бы вниз спустить…
— Из окна?
— Не стоит, наверно, — раздумчиво произнес Цернциц, глядя на побледневшего Адама Агдамыча. — Пусть по лестницам добирается. И это… поторопи… Чтоб ни на одной площадке не задержался.
— О, это я с удовольствием!
— Между прочим, когда меня принимал Шимон-Шимон, — начал было говорить Адам Агдамыч, но закончить не успел, поскольку дальнейшие его слова были смазаны скоростью и все увеличивающимся расстоянием. Никто так и не услышал, какие такие почести оказал ему Шимон-Шимон.
* * *
В этот вечер эфир планеты был заполнен кадрами, которые засняли журналисты в Доме. Снова и снова на экранах возникала разможженная голова агента чьей-то там разведки, мир с содроганием видел, как гигант Посибеев волок дергающийся труп, кто-то изловчился даже снизу заснять жутковато приближающееся сверху тело, выброшенное из окна.
Но не меньше времени экран занимала Анжелика — она воспринималась полной противоположностью происходящему, будто пришла из другой жизни. Крупным планом возникало ее божественное лицо, озорной взгляд, тонкие пальцы, поправляющие на груди короткий автомат.
Гораздо меньше внимания журналисты уделили Цернцицу, но его слова о том, что он поддерживает террористов, его присоединение к их требованию амнистии произвело на мировое общественное мнение впечатление разорвавшейся бомбы.
Журналисты попытались было взять интервью у президента, но слова Боба-Шмоба были настолько невнятны, что объяснить их значение смог только его секретарь. Смысл сказанного сводился к одному — будем думать. И еще президент пообещал утром, на свежую голову, лично связаться с Пыёлдиным и напрямую выяснить, чего тот хочет и насколько тверды его желания. В этом же он заверил и своих приятелей — Билла-Шмилла и прочих столпов демократии.
Окна в домах земного шара, на ночной его половине, горели допоздна — люди еще и еще раз всматривались в жуткие кадры, снятые на верхнем этаже Дома. Больше всего поражало зрителей то, что и террористы, и заложники говорили одно и то же, и те, и другие расхаживали по коридорам Дома с автоматами, ели из одних коробок, доставленных благотворительными фондами всех континентов. Заокеанцы по привычке прислали куриные ноги, полагая, что ничего в мире вкуснее и полезнее нет, Коль-Шмоль прислал колбасы, от которой уже третий год отказывалась Африка, Жак-Шмак, преодолев врожденную скупость, избавился от прокисшего вина. И заложники, и террористы все это отвергли, предпочтя завернутые в газеты обеды из соседнего ресторанчика.
Произошло еще одно знаменательное событие, которое озадачило политиков, — люди потеряли интерес к предстоящим выборам президента и не желали слышать никаких программ взаимных обвинений и разоблачений. В глазах обывателей вспыхивал огонек заинтересованности, только когда на экране возникал Дом, устремленный к звездам.
Поздним вечером, когда и террористы, и заложники, за исключением дежурных, спали вповалку в одних креслах и на одних диванах, Иван Иванович Цернциц, обладатель чрезвычайно чувствительной шкуры, доложил Пыёлдину о ночном совещании у президента и о том, какие решения были приняты на высоком государственном уровне.
— Каша, — произнес Цернциц встревоженно, — послушай меня… Понимаешь, Каша… нас хотят взорвать.
— Как взорвать?! Здесь же люди!
— Они хотят хорошо взорвать… В пыль. А потом сказать, что было захвачено всего несколько заложников, да и те были из местных бомжей.
— Но наших заложников видел весь мир! Все видели, что их тут больше тысячи!
— Ха! — горько усмехнулся Цернциц. — Ты, Каша, многовато сидел в своей камере и упустил нечто важное, происшедшее с миром и людьми. Боб скажет, что это была провокация, что была смонтирована пленка, на которой оказались кадры, собранные из разных мест, в разное время…
— И люди поверят?!
— Охотно, Каша! Очень охотно.
— Почему?!
— Потому что это освободит их от печальных впечатлений, Боб скажет, что ничего этого не было, и людям станет легко и спокойно. Они тут же забудут обо всем, что видели собственными глазами.
— Но разве можно такую громадину взорвать так, чтобы осталась одна пыль?
— Запросто. Одна хорошая атомная бомба это сделает быстро и навсегда. И самое главное, Каша, не оставив никаких следов.
— И все с этим согласятся?
— Конечно. Потому что всем это выгодно… И Биллу-Шмиллу, и Жаку-Шмаку, и Джону-Шмону… Ведь это и для них решение многих проблем. Взорвав Дом, они надолго успокоят собственных террористов. А преподать урок лучше здесь, чем у себя дома. Зачем портить радиацией собственный воздух? Он у них и так испорчен.
