В тот же вечер по телевидению показали подробности покушения, показали злосчастный проспект Революции, просек, оказавшийся последней дорогой бедолаги Долгова, показали его самого, крупно показали, чтобы никто не усомнился, что на экране именно Долгов, а никто другой. Его залитое кровью лицо производило кошмарное впечатление, поскольку кровь была настоящая и принадлежала опять же Анпилогову – не пожалел он для своей затеи собственной крови, справедливо решив, что ни вишневый сок, ни свекольный рассол должного эффекта не произведут. Главный врач одинцовской больницы отвел его в процедурный кабинет, где Анпилогов бестрепетно закатил рукав, сдал сто граммов крови и получил оную в резиновой колбочке, каковую вручил Долгову. А тот в нужный момент, прокусив ее, вылил горячую анпилоговскую кровь на собственную физиономию.
Результат превзошел все ожидания – зрители вечерних новостей не выдерживали зрелища и закрывали свои лица собственными руками, чтобы ближние не видели их слез сочувствия и потрясенности. И даже родинка, даже родинка на виске лежавшего в окровавленной траве Долгова получилась убедительно и достоверно – теперь уже никто, совершенно никто, посмотрев эту пленку, не мог усомниться – поверженный мужчина средних лет является именно Долговым.
В телевизионном репортаже показали и главного врача одинцовской больницы Паршина Сергея, который со скорбным достоинством поведал о случившемся уже со своей колокольни, простите, со своей точки зрения – да, нанесенные огнестрельные раны были несовместимы с жизнью, и доставленный средь бела дня в больницу человек оказался, к сожалению, уже мертвым. Контрольный выстрел в голову сделал свое дело. Видимо, работали профессионалы, люди безжалостные и многоопытные в своем кровавом ремесле.
Показали и ангар, в который покойный вложил столько душевных и физических сил. Правда, некоторые работники фабрики выглядели неуместно улыбчивыми, но диктор озадаченным зрителям пояснил причину этих улыбок, сказав, что съемка была сделана до убийства.
Жена Долгова, Катя, от интервью отказалась и вообще не пожелала встретиться с представителями прессы. За этот непочтительный поступок никто ее не осудил, поскольку это вполне соответствовало сложившимся в народе нормам нравственности и приличия.
Сказал несколько слов и следователь Анпилогов Иван Иванович – именно ему было поручено завести уголовное дело по факту заказного убийства, изобличить преступников, задержать их и передать дело в суд для вынесения приговора хотя и сурового, но справедливого.
Сами же преступники в этот вечер смотрели передачу с ужасом, молча и даже с каким-то оцепенением, поскольку не знали всех коварных затей Анпилогова. Как и все москвичи, они поверили каждому слову диктора, а как можно было ему не поверить, как?
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил наконец Алик, глядя уже в пустой экран телевизора.
– Ни фига, – ответил Михась.
– Что же получается... Этот хмырь Иван Иванович кинул нас, как последних?
– А на фиг ему нас кидать?
– Может, никакой он не следователь?
– Так нас же к нему в контору привезли! А у него кабинет, на двери стекляшка с фамилией... Конвоиры заходили, приводили, уводили... В обезьяннике мы с тобой тоже отметились... Это что же, все ради нас с тобой организовали, целый спектакль разыграли, чтобы нас придурков кинуть? Не может такого быть.
– Не верю я этому Анпилогову... И фамилия у него дурацкая, и сам он какой-то недосоленный... Обещал в три позвонить... Звонил?
– Нет.
– А помнишь, он говорил, что у них в конторе этих самых оборотней видимо-невидимо...
– Помню.
– Может, он и сам из них?
– Алик, заткнись. Нет сил слушать. Все твои вопросы у меня самого в мозгах ворочаются. Сам не знаю, куда от них деваться... Все, что ты спрашиваешь – чушь. Главное в другом...
– Ну?
– Патроны.
– Что патроны?
– Я вот все думаю... Неужели он мне настоящие подсунул? Я же еще контрольный выстрел сделал... Видел, у этого Долгова вся морда в кровище?
– Значит, ты и того мужика завалил.
– Какого?
– Ну который из калитки в одних штанах выскочил... Помнишь?
– Да, я, кажется, и в него тоже бабахнул.
– Распоясался ты, Михась, присмотреться к тебе надо.
– Я же считал, что патроны холостые!
– Какой холостые, он поперек согнулся и в калитку просто упал! По-моему, ты в живот ему всадил пулю.
– По телевизору о нем ничего не сказали, – с надеждой проговорил Михась... – Может, оклемается...
– Вряд ли, – покачал головой Алик... – Знаешь народную поговорку... Стреляй в живот, чтобы дольше подыхали... Вот он где-то в больнице и подыхает... Пушкин вон две недели никак помереть не мог – в живот ему Дантес угодил.
– Я слышал, его мог спасти даже нынешний студент третьего курса... Тогда еще не умели животы вспарывать.
– Что-то ты непочтительно о поэте говоришь.
– Я не о поэте, я о животе.
В этот момент раздался телефонный звонок. Михась словно ждал его – рванулся к мобильнику.
– Да! Слушаю! Говорите!
– Это Паша? – спросил вкрадчивый голос.
– Какой к черту Паша! – и Михась отключил связь.
– Что ты наделал?! – заорал Алик. – Это же ты – Паша! А он – Наташа! Совсем мозги проел!
Михась помолчал, угрюмо глядя в стол, покаянно развел в руки в стороны, дескать, что же делать, пролетал, промахнулся, оплошал. Сам вижу, что виноват.
– Авось не дурак, авось поймет и еще позвонит. Вот видишь, – облегченно произнес Михась, беря в руку затрепыхавшийся, как пойманная рыбешка, мобильник. – Да! Паша на проводе! Слушаю внимательно.
– Наташа беспокоит, – Анпилогов улыбался где-то там, во враждебном, вибрирующем пространстве. – Как поживаете?
– Телевизор смотрим.
– Опять смехачи-хохмачи куражатся? – спросил Анпилогов.
– Какие смехачи, какие хохмачи! Тут на экране столько кровищи... Хлебать – не перехлебать. Твою мать!
– Стихами заговорил? – усмехнулся Анпилогов.
– Заговоришь...
– Докладываю обстановку... Все прошло по плану.
– Не понял? – В голос Михася начала просачиваться жизнь, до этих слов он разговаривал голосом совершенно мертвым, голосом без цвета, запаха и вкуса.
– Осознавай, осознавай, Михась. Все, о чем мы договаривались, остается в силе. Повторяю, – Анпилогов понимал, что Михась все еще в оцепенении. – Установка прежняя, как выражается могущественный экстрасенс. Позвонит заказчик – у вас одно на уме. Деньги. Задание выполнили, все прошло просто замечательно, пора, дескать, мужик, расплачиваться. Вот ваша позиция. Как мы и договаривались, голос у тебя должен быть унылым, слегка перепуганным, но при этом в нем должна присутствовать хорошая такая, обильная доза алчности. Гони, мужик, деньги! Не то и до тебя доберемся.
