Ладно, Павел Николаевич, это ты уяснил, ты жив. Но при этом тебе необходимо постоянно помнить, что в покое тебя оставили, если и оставили, не навсегда, не окончательно.
И каков вывод?
А выводов может быть только два: или ты сегодня же ночью, прихватив пару носков, мыло и полотенце, бежишь первым попавшимся поездом в любом направлении, или объявляешь войну, начинаешь немедленно военные действия. И в первом, и во втором случае тебя ждет только одно – сокрушительное поражение. В этом ты не должен сомневаться ни минуты и тешить себя глупыми надеждами.
– Но какова будет схватка, – усмехнулся Пафнутьев с некоторой даже горделивостью. – Сколько будет искр, дыма и огня...
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Пафнутьев и, только увидев подергивание двери, вспомнил, что он сам ее запер совсем недавно. – Сейчас, – пробормотал смущенно. И открыл дверь, даже не уточнив, кто к нему ломится.
Оказалось, оперативник.
– Привет, Коля... Проходи. – Пафнутьев направился к столу, все еще сбитый с толку своей опасливостью.
– Запираешься, Павел Николаевич?
– С некоторых пор.
– И правильно делаешь. Я бы тоже на твоем месте запирался.
– Есть новости? – спросил Пафнутьев.
– Сбываются самые смелые твои предсказания, Павел Николаевич. Или самые кошмарные, не знаю даже, как выразиться... Нашли голову Ковеленова.
– Где?
– У нас во дворе... В двух шагах отсюда. Под скамейкой. Ее слегка листьями присыпало, а то бы еще утром увидели. Детишки мяч гоняли и увидели. Один полез под скамейку за мячом, а она того... Смотрит.
– Кто она?
– Голова.
– Так... А остальное?
– Пока нету... Найдется, куда оно денется, без головы-то... Похоже, они сознательно делают так, чтобы все нашлось, все обнаружилось, произвело впечатление... Ведь ту же голову нетрудно было в лесу зарыть, утопить, присыпать мусором на городской свалке... Нет, во двор прокуратуры. Это для тебя гостинец, Павел Николаевич, тебе лично послание...
– Знаю.
– А от кого, знаешь?
– Да.
– Похудел ты, Павел Николаевич.
– Похудеешь... Что наша дамочка?
– Странный это страховой агент, Павел Николаевич. – Оперативник расстегнул плащ, не снимая его, положил на приставной столик кепку. – У нее самый высокий процент угнанных машин. У кого одна машина угнана, у кого ни одной... А у этой – семь, – оперативник посмотрел на Пафнутьева, пытаясь понять, усвоил ли тот важность информации. У оперативника было худое лицо, искривленный в молодости нос, напоминающий о бурном дворовом прошлом, большие костистые руки и сутуловатость, из-за которой он всегда смотрел на людей словно бы исподлобья, испытующе.
– Дальше, – бросил Пафнутьев.
– Очень общительная женщина эта Цыбизова. Ну просто очень. Со всеми дружит, все обо всех знает, во всем разбирается... И до того добрая у нее душа, что всегда она готова задержаться в конторе, помочь оформить документы, а в случае, если кто заболеет, только она соглашается обойти чужих клиентов, собрать взносы...
– Понял. А тех, кому помогала... У них тоже угоны?
– Именно.
– Связи?
– Здесь тоже вязко, Павел Николаевич... Ты слышал о человеке по фамилии Байрамов?
– Кто-то мне о нем говорил... Так что он?
– Владелец заводов, контор, переходов...
– Каких переходов?
– Подземных. Купил десяток подземных переходов и уставил их киосками. И получилось, что в каждом таком переходе у него небольшой универмаг. Но подбирается и к центральному универмагу.
– Слышал, – вздохнул Пафнутьев.
– Мой человек устроился в доме напротив и видит всех, кто ходит к Цыбизовой. Он установил фотоаппарат на треногу и щелкает всех, кто входит в этот подъезд, кто выходит. Жильцов уже знает, а вот новичков снимает на пленку... Вот посмотри, – оперативник протянул пачку снимков.
Пафнутьев взял снимки, повернулся спиной к окну, чтобы они были лучше освещены, и принялся медленно их перебирать. Снимков было много, но не было твердой уверенности, что все эти люди направлялись именно к Цыбизовой.
– Хорошие снимки, – сказал Пафнутьев.
– Именно.
– Как сердце? Еще трепещет при виде страхового агента?
– Знаете, Павел Николаевич, привыкаю. Это всегда так – чем лучше узнаешь человека, тем меньше оснований его любить. Пока не знаешь человека, все качества ему додумываешь и, конечно, не скупишься, награждаешь его и тем, и этим... Что вы там увидели? – спросил оперативник, заметив, что Пафнутьев внимательно всматривается в очередной снимок. На фотографии был изображен молодой человек, в черной кожаной куртке, невысокий, широкоплечий, настороженно смотрящий куда-то в сторону. Пафнутьев сразу узнал его, он с некоторых пор узнал бы его в любой одежде.
Это был Амон.
– Тоже захаживал? – спросил он у оперативника.
– Два или три раза.
– Один приходил, один уходил?
– Да, он, похоже, не любит больших компаний. Думаете, был именно у Цыбизовой?
– Нисколько в этом не сомневаюсь.
– А то уж мы подумали, что он ходит к кому-то другому, хотели отсеять его...
– Ни в коем случае! Это самый важный ваш улов. Что «девятка»? Стоит под окнами?
– Стоит, но, кажется, никого это не интересует.
– Вот этот тип уже клюнул, – Пафнутьев постучал пальцами по физиономии Амона. – Он ради «девятки» заглядывал. Куда он дальше направился?
– Не знаю... Такой задачи не было...
– Пусть твой фотограф время от времени наводит свой объектив и на «девятку»... Клиент созрел. Вы ее подготовили как-нибудь?
– Тормоза отключили... Стоит им чуть с места сдвинуться, тут же в кусты упрутся, в забор, в дом... А ребята всегда наготове. Байрамов, – оперативник выдернул из пачки снимков один и положил на стол. На нем был изображен небрежно одетый, небрежно причесанный человек, с брюшком и широкой физиономией. Поза у Байрамова была несколько неуверенной, он отвел руку в сторону, не то ища поддержки, не то предлагая кому-то опереться на его руку...
– Пьяный? – спросил Пафнутьев.
– Это с ним случается.
– Ночку провел в этом доме?
– Именно.
– У Цыбизовой?
– Ну, – утвердительно произнес оперативник.
И еще один снимок заставил Пафнутьева удивленно вскинуть брови – он увидел Зомби. Неестественно распрямленная спина, палка, темные очки и напряженность во всей фигуре, какая бывает у слепых, передвигающихся по улице на ощупь. Зомби, правда, хорошо видел, глаза у него остались в целости, как и зубы, но после нескольких месяцев неподвижного пребывания на больничной койке, после десятка операций фигура его не приобрела еще достаточной гибкости, уравновешенности, уверенности при ходьбе.
