– Валерий Александрович? Здравствуйте! Пафнутьев беспокоит.
– А, Павел Николаевич... Слышал о твоих похождениях.
– Я тоже каждый день слышу о собственных похождениях нечто новенькое. Встретиться бы, Валерий Александрович.
– Да? – удивился Невродов. – И как срочно?
– Как скажете. – Пафнутьев всегда чувствовал собеседника и, начиная разговор с Невродовым, уже знал слова, которые позволительно произнести. Невродов говорил основательно, обстоятельно, и в разговоре с ним было нельзя употреблять слова необязательные, облегченные. Только серьезно, вдумчиво, озабоченно. И еще знал Пафнутьев нежное, незащищенное место в большом, громоздком теле областного прокурора – тот любил, чтобы ему воздавали должное и даже чуть побольше. Но лесть должна быть продуманной, сдержанной, словно бы даже вынужденной. Никаких восторгов, умилений, восхищений умственными или физическими его достоинствами. Только по делу, и опять же, вроде вынужденно. Иначе Невродов недовольно морщился и на человека смотрел с такой гнетущей, тяжкой подозрительностью, что тому оставалось только раскланяться, причем чем быстрее он это сделает, тем лучше для него же.
Казалось бы, совсем простые слова произнес Пафнутьев – «как скажете». Но знал, знал негодник, что это высший класс лести. Если их немного расширить да растолковать, то звучать они будут примерно так: «Как скажете, уважаемый Валерий Александрович, как решите, так и будет. Сами понимаете, я не могу требовать чего бы то ни было. И ваше время для меня священно, поэтому уж лучше сами назовите удобный для вас день, час... А я, человек маленький и никчемный, явлюсь к назначенному времени и буду счастлив. Я никогда к вам не обращался, и если решите, что и этот мой звонок неуместен, то извините ради бога! Я соглашусь, смирюсь и уйду в тень, чтобы не нарушать ваших высоких раздумий. В общем, как скажете, Валерий Александрович».
– Прямо не знаю, что тебе и сказать... Ведь ты не просто так, по делу?
– Чрезвычайной важности, – заверил Пафнутьев, давая понять, что только исключительные обстоятельства заставили его позвонить, потревожить, напомнить о себе.
– Ну что ж...
Еще об одном качестве Невродова знал Пафнутьев – как человек бесхитростный, тот был невероятно любопытным. И, зная, что Пафнутьев рвется к нему с каким-то важным делом, он просто не смог бы вытерпеть до утра, не узнав, что растревожило начальника следственного отдела.
– Я могу и повременить, но, Валерий Александрович... – в этом месте Пафнутьев замолчал. Он сказал все, что требовалось, – признал собственную незначительность, почти незаметно подзадорил Невродова, поддержал разговор незначащими словами, оказал должное уважение ко времени прокурора, намекнул, что вопрос у него не личного свойства, он-то может подождать, но дело, дело не терпит отлагательства, дорогой Валерий Александрович.
– А знаешь, заходи сейчас, – просипел в трубке голос Невродова. – У меня есть полчасика... Хватит?
– Еще останется! – заверил Пафнутьев.
– Жду.
– Буду через пятнадцать минут.
И ровно через пятнадцать минут Пафнутьев вошел в приемную областного прокурора Валерия Александровича Невродова. Секретарша уже была предупреждена и, увидев Пафнутьева, лишь кивнула в сторону двери. На Пафнутьева она посмотрела с явным интересом – история его похищения продолжала будоражить воображение в правовых коридорах города. Секретарша была совсем молоденькая, только из десятого класса. Но что делать, что делать, если это была едва ли не единственная слабость Невродова – девчушки двадцати неполных лет. Ничего он не мог с собой поделать, да, похоже, и не стремился во что бы то ни стало избавиться от этого своего недостатка.
Пафнутьев вошел, плотно закрыл за собой дверь и шагнул на алую ковровую дорожку, которая тянулась к самому столу прокурора. Невродов бросил на Пафнутьева настороженный взгляд поверх очков, проследил за тем, как тот приближается, подходит к столу. Привстав, протянул руку.
– Вижу, что жив, – просипел он.
– Местами, только местами, Валерий Александрович.
– Как же ты влип-то?
– Простоват, – Пафнутьев развел руки в стороны. – И на старуху бывает проруха.
– Что Анцыферов? Порхает?
– Пуще прежнего.
– Парикмахерша посещает?
– Два раза в день. Утром и вечером.
– Совсем, наверно, отощал, изнемог?
– Держится, Валерий Александрович.
– Ну давай вываливай... Что там у тебя? – Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.
Пафнутьев молчал. Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей... Нет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в этих его способностях. Невродов насторожился, сразу сообразив, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.
– Не знаю, с чего начать, Валерий Александрович.
– Начинай в лоб, – твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов – буквочек, цифирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону – начинается крупный разговор, по большому счету. Тем самым собеседники берут обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.
– Я уверен, что вы правильно меня поймете...
– И я в этом уверен, – подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.
– Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.
– Бери меня, я вся твоя! – пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. – Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.
– Значит, так... Значит, так... Докладываю – мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора. – Пафнутьев произнес эти слова с чистой совестью.
– И кто предложил подумать?
– Анцыферов.
– Куда же он сам собрался?
Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.
– Так, – сказал тот. – Понятно. А меня куда?
– Не знаю. Так далеко разговор не простирался.
– Хорошо... Допустим. Чего ты хочешь от меня?
– Если вы знали о том, что я сказал, – это один разговор. Если я сообщил новость – другой разговор. Вы что-нибудь знали?
– Нет. Об этом мне не было ничего известно. – Неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами. Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. – Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем ты пришел ко мне? Ты отказался от предложения?
